Семья у Катюши небольшая, но хорошая: муж и два сына. Приняли меня ласково. А когда я обед сварила, не могли нахвалиться. Сказали: поживи у нас, бабушка, с тобой так уютно! Я и осталась. Они на весь день уйдут, кто на работу, кто на учёбу, а я по дому хлопочу. Уж так старалась угодить! Вернутся домой, а всё прибрано и ужин готов…
Мои внучатые племянники охочие были до жареной картошки. Бывало, поздно вечером кто-нибудь из них говорит: чего-то хочется такого… картошечки бы жареной! И пока они своими делами занимаются, я ухожу на кухню и возвращаюсь с блюдом этой самой картошки. Я её нарежу длинными палочками, потом обжарю со всех сторон до румяности и под конец сольцой посыпаю. Выношу, а они и удивлены, и рады-радёхоньки: «Бабушка Надя, когда ты успела поджарить?! Как вкусно пахнет! Ой, объеденье!» И всю уплетут без остатка. А мне радостно смотреть, с каким аппетитом они едят. Захотят ещё, я и ещё состряпаю. Пусть кушают, коли нравится. К ночи, правда, уже ко сну клонит, но я днём поспать могу, пока их дома нет. В общем, жили душа в душу. Они мне и подарочки делали: то тапочки домашние, то кофту тёплую…
– Ну, если говоришь, жили душа в душу, чего же ты уехала? Или решила взять чего-то из дома и опять в Москву вернуться?
– Нет, милок, туда я уже не вернусь, – грустно ответила бабушка. – Я думала, всё время силы будут, а старость своё берёт. Стала я слабеть. Утром еле встаю и боль повсюду чувствую. Они меня и к врачам возили. Да, заботились обо мне, ничего не могу сказать плохого. Хорошие люди! Только нету никаких средств и лекарств от старости. Я хоть и старалась, как прежде, всё по дому делать, а не получается. Да ещё в руках удержать ничего не могу: то тарелку разобью, то чашку… До слёз обидно, что становлюсь неловкой. И хворать стала часто: горло схватит, глотать больно, жар колотит, согреться не могу. Лежу по нескольку дней, не вставая, а раскладушка моя в кухне стояла, и чувствую, что мешаюсь, грязь лишнюю и хлопоты создаю. Они домой вернутся, а я валяюсь, и проку от меня никакого, только место занимаю. Нет, они меня ни в чём не попрекали, но я сама понимаю. Слышу, как внуки Андрей с Игорьком в прихожей переговариваются: «Баба Надя опять лежит?» – «Лежит, что ей ещё делать?!» Не хотелось мне быть им в тягость, и засобиралась я назад в деревню. Говорю им вечером, когда все собрались: «Чую, что мой конец близок, и хочу в деревню вернуться, чтобы там помереть. Потому уезжаю от вас». По правде говоря, уезжать от них совсем не хотелось: дом тёплый и светлый, воды холодной и горячей вдоволь, из колодца носить и греть не надо. И душ, и ванная есть, и печка электрическая дров не требует… Только одно обстоятельство против: больная и немощная, зачем я им нужна?
Сказала, что уезжать собралась, и слушаю, какой будет ответ, очень надеялась, что не отпустят. До последнего дня ждала, может, кто из них, например внучата, скажет: «Пусть бабушка у нас останется!» Никто такого не сказал… Катя собрала мои вещички и лекарства в новую сумку, специально подарила, денег дала три тысячи. Внуки отвезли на вокзал, посадили в вагон… Кто я им?! Не родная ведь бабушка!
И только когда поезд стал набирать скорость и удаляться от Москвы, меня страх охватил, подумалось, как же я там жить буду одна?! Старалась себя успокоить: чего горевать раньше времени, посмотрю, что и как. Может, Егоровна домой воротилась, может ещё кто. Посмотрю…
