– Хорошо, госпожа.
После наступления живописного заката, когда в сумерках ещё возможно различить смутные силуэты, многие деревенские жители получили возможность наблюдать, как из ворот дворца медленно выкатилась знакомая карета. Люди видели, как она почти демонстративно проследовала по ухабистой дороге, разделяющей деревню на две части, а когда поравнялась со столбом, обозначавшим границу селения, через весь небосвод вдруг сверкнула молния, в ослепительном блеске которой всё исчезло…
Следующий приезд Елены Аллилуевой состоялся спустя ещё пять лет. Она выглядела столь красивой и соблазнительной, что даже соловьи умолкали в её присутствии. Однако, если несколько лет назад всякий человек мог безоговорочно ахнуть и упасть перед ней на колени, называя её ангелом, сошедшим с небес, то нынче каждый чувствовал в облике этой распустившейся розы нечто демоническое и противное естественному человеческому началу.
Проходили годы и десятилетия. Окружающий мир, люди и звери, подчиняясь естественному порядку вещей, изменялись и умирали, уступая черёд новому поколению. Большинство соседей, знавших Аллилуеву в пору её юности, отошли в мир иной, не забывая, впрочем, предостеречь живых от всяческих контактов с ней. Изменялся и сам дворец таинственной графини, в зимнюю пору походивший скорее на сказочный замок какого-нибудь мрачного колдуна, нежели на обитель незамужней красавицы; давно успела смениться прислуга, однако сама хозяйка продолжала выглядеть молодо, бодро и обольстительно, невзирая на то, что никто на сию красоту давно не зарился.
Тем не менее, нельзя утверждать категорически, что в те периоды, когда графиня удостаивала родной дом своими посещениями, никто не удостаивался чести быть приглашённым к ней в гости. В течение последних трёх лет окрестные селяне имели возможность лицезреть приезд гостей дважды, хотя лиц визитёров узреть не могли, поскольку те скрывались за плотными занавесками. Оба раза гостей было шесть, однако со двора было невозможно определить их присутствие во дворце: огни в окнах не зажигались, а лошади чужаков не издавали ни звука, словно их и не существовало. Впрочем, никому и в голову не пришло бы размышлять над подобными вопросами, ибо население привыкло, что всё, что касается графини, для окружающих полное табу.
Условный момент, с которого мы изволили начать данное повествование, совпадает с тем днём, который означал вступление Аллилуевой в почтенный и нежный шестидесятилетний возраст. На дворе царил трескучий мороз, – вероятно, братец того самого мороза, который постарался в своё время погубить наполеоновскую армию, – да такой, что даже крепостные не отважились выйти на работу. Над избами причудливо парил туман исходящего от них драгоценного тепла, над крышами струился лёгкий дымок, импровизируя лестницу к небесам. В такой волчий холод даже волки не осмеливались представлять собою грозу лесов: они, съёжившись по-собачьи, одиноко бродили между крестьянскими лачугами, жадно принюхиваясь к запахам и жалобно поскуливая. Перед полуднем из ворот дворца выкатили сани, на которых горой восседал дед Антип. Его тело было завёрнуто в два тулупа, что отнюдь не способствовало ловкости. Старик съездил к мяснику, булочнику, запасся продуктами и со скрипом вернулся домой. В этот февральский день никто не испытывал желания даже высовываться на улицу, потому господские сани сопровождались сочувственными взглядами из крохотных окошек. Перед сумерками, наступившими после четырёх часов пополудни, вдоль улицы гуськом проскрипели шесть саней, вёзших неизвестно кого, и этим эпизодом завершилась дневная деревенская жизнь.
