Наконец он взял ее за локоть и поставил на колени.
– Теперь ты все поняла? – услышала она над ухом.
Она кивнула. Простыня у ее лица была мокрой от слез.
Он поднялся. Расстегнул ремень и затянул вокруг ее шеи. Крепче. Еще крепче.
Женщина сдавленно застонала. «Гортанные звуки», – вспомнил он.
Она извивалась, как ящерица. Глаза будто вываливались из орбит. Потом затряслась и стихла.
Но мужчина не ослабил ремень, затянул его еще крепче и медленно сосчитал до тридцати.
И только потом снова вдел ремень в брюки.
Он снял с женщины наручники и перевернул ее на спину.
Вынул изо рта шарик.
На полу валялись ее трусики. Он поднял их и надел на женщину.
Затем снял с вешалки пиджак и убрал в сумку массажную щетку, наручники и мяч.
Задумался на несколько секунд, после чего достал из кармана маленький пластиковый пакетик. Таблетки – снотворное и средства от морской болезни – он всегда брал с собой, как и инструменты для экзекуции. Для него не составляло проблемы раздобыть их в любом количестве. Когда-то мать накачивала его подобными пилюлями, а сама уезжала в Копенгаген.
Он снова оглянулся на женщину.
Приковывать ее к кровати не имело смысла.
Мужчина взял пластиковый ключ-карточку и пошел к двери.
В лифте он нажал нижнюю кнопку.
Ему повезло: толстяк до сих пор сидел в баре.
Один, что удивительно. Все знали, как любит он женское общество и никому еще не ответил отказом, хотя дома жена и дети.
Сколько их? Двое? Трое? Четверо?
У стойки толчея, но возле толстяка одно место свободно. Как будто публика боится ему помешать.
Мужчина в очках нагнулся к стойке спиной к залу и протянул толстяку руку:
– Я не нарушу вашего уединения. Всего лишь хочу поздороваться.
– Я вас знаю? – Толстяк поднял удивленные глаза и ответил на рукопожатие.
Он вперил в незнакомца мутные глаза. Возможно, пилюли лишние. Хотя ничего нельзя знать наверняка.
– Я ваш поклонник, – продолжал мужчина в очках, – полностью одобряю вашу политику. Думаю, вы тот, кому суждено привести наше общество к справедливости. Могу я угостить вас пивом?
– Нет, от пива толстеют, мне бы чего-нибудь… Душа, знаете ли, хочет праздника.
Последнее слово прозвучало как «пражника».
Он заказал для толстяка виски. В баре было полно людей, но официант сразу поставил на стол бокал. Мужчина заплатил и незаметно высыпал туда несколько овальных желтых таблеток.
– А вы сами? – участливо поинтересовался толстяк.
– Я за рулем. И вообще, мне пора.
– Бросьте! – Толстяк махнул рукой.
– Как это вы здесь задержались? – спросил мужчина в очках, заглядывая толстяку в лицо.
– Пушшш… – прошипел тот сквозь зубы.
– Пуш?
– Все ушли на Пуш, там самые красивые девчонки. Но я вчера там был, и я ненавижу Пуш.
– Но что это?
– То же, что и Стюреплан, только в Гётеборге. Так утомительно… И музыка тоскливая.
Как и большинство его коллег, толстяк предпочитал Брюса Спрингстина, он говорил об этом во всех интервью. На фотографиях в газетах толстяк выглядел молодо, даже, выражаясь языком подростков, «хиппово». Но сейчас, помятый и пьяный в стельку, снова тянул на свой возраст.
– А я вот никогда там не бывал. Как, вы говорите?
– Пуш-ш-ш… – снова прошипел толстяк; изо рта его воняло.
– Впервые слышу, но мне почему-то кажется, у них в репертуаре нет Брюса Спрингстина, если там вообще есть дискотека.
– Дискотека… – Толстяк рассмеялся. – Откуда ты взялся, черт тебя подери? Дискотеки давно ушли в историю, теперь только клубы… Клубы и шлюхи – заносчивые, тощие суки… которые любят лишь свои мобильники и клацают ими… чик-чок, пока ты их трахаешь… – Он тряхнул головой и попробовал поднять бокал с виски. – Раньше еще был «Пенни Лейн», но сегодня по улицам не проехать… Да и зачем, если там сутками напролет крутят чемпионат по футболу?
