– Дом входит в список культурного наследия ЮНЕСКО, – живо отозвался Артур Николаевич. – Он хоть и исторический, но хороший, сухой, и лифт есть.
«Угу» и «Хм, хм…» – ответил Василий Иванович.
– И оцените, как удачно расположен: до Летнего сада рукой подать, а до Штиглица вашей дочке вообще будет два шага.
– Мы, собственно, поэтому и выбирали… – робко вставила мама студентки Оли, Марина Михайловна. – Хотя есть, конечно, общежитие…
– Да в этом общежитии они чему только не научатся! – сказал Артур Николаевич. – А здесь все-таки отдельная комната, и все совсем близко.
Пока он говорил, откуда-то появилось три кота, черный с белым ухом, черный с белой грудкой и черный с белой лапкой. Коты сели в трех разных углах, глядя на посетителей немигающим взглядом.
– Кстати, обратите внимание, здесь водятся коты, – Лопухов со значением посмотрел на своих клиентов, но не найдя в их глазах понимания, объяснил:
– Это значит, что крыс нет! А то бывает такую тварь увидишь – размером с собаку, честное слово!
И говоря это, он шагнул в маленькую, едва приметную дверцу, отворенную настежь. Родители студентки Оли шагнули за ним.
Некоторое время они ничего не могли различить в темноте, и слепо следовали за голосом своего проводника.
– Посмотрите вниз, на плитку, – вещал Артур Николаевич из черноты, голос его гулко отскакивал от стен. – Это подлинный германский метлах.
Щурясь и моргая, родители будущей студентки Оли опустили глаза. Артур Николаевич упал на колени и, сунув голову куда-то в угол, объявил:
– Здесь даже клеймо сохранилось.
– И что там написано? – спросила Марина Михайловна.
– «Виллерой и Бох» – фирма, существующая и поныне. Впечатляет, правда?
– Да-да, – согласилась Олина мама.
Их глаза уже привыкли к полумраку, и из этого полумрака на них выдвинулось величественное видение широкой, высоко вьющейся лестницы с чугунными перилами. Сквозь просторные проемы окон лился тусклый, похожий на саван свет.
Из-под потолка на Василия Ивановича глянуло чумазое, ни на что не похожее личико обнаженной нимфы, нос другой нимфы раскрошился, придав ей сходство с египетским сфинксом.
– Лепнина почти вся сохранилась, – не без гордости заметил Артур Николаевич. – И посмотрите, какая решетка!
Решетка, поддерживавшая перила, и правда была хороша: изящные тюльпаны с раскрытыми чашечками. Из чашечек торчали сигаретные бычки.
– Очень красиво, – сказала Марина Михайловна, – но почему такое свинство? – брезгливо добавила она, обращаясь не столько к Артуру Николаевичу, сколько к окружающему пространству и дверям квартир, но ответил ей Артур Николаевич.
– Ну, так территория общая, стало быть, ничья.
– Эх, – вздохнул Василий Иванович. При этом было не совсем понятно, то ли он таким образом выразил свое мнение, то ли хотел перевести дыхание, потому что воздух в парадной дома Растопиной являл собою смесь застоялой сырости и неизбывного табачного смрада.
– А лифт где? – спросила Марина Михайловна, когда они достигли пролета на третьем этаже.
– Да вот же он, перед вами.
Лифт помещался за металлической сеткой, между пролетами.
– Дореволюционная конструкция.
Лифт вздрогнул, крякнул, скрипнул, словно прочищая горло, и правда заговорил человеческим голосом.
– Здесь кто-то есть? – спросил лифт.
– Есть-есть, – отозвался Артур Николаевич. – А вам чего?
– Я – жилец!.. Пирожков!.. Я застрял!.. Не будите ли вы так любезны вызвать диспетчера?
