Со многими мамы жили. За руку держали, утешали, когда было больно. А моя… Моя сказала, что не может видеть всей этой обстановки.
Я тогда наревелась до очередного обморока, и Илья запретил все посещения. А потом… потом забрал к себе. Мне как раз исполнилось восемнадцать, и он перевёл в эту клинику.
— Малышка моя… я же говорил тебе, что все люди разные. Кому-то требуется больше времени, чтобы принять. Кто-то сильнее и делится своей силой, а кто-то слишком слаб.
— Я помню. Но мама… Это же мама, Илюш.
— Мама…
Брат гладит по волосам и тяжело выдыхает.
Если в детстве мы разбивали коленки, на помощь приходил папа. Мама всегда боялась вида крови, боялась испачкаться, боялась наших простуд. При этом любила, конечно. Читала нам книжки, смотрела фильмы, учила рисовать. Именно она вложила в мою руку карандаш.
Но остальное…
«Что будет со мной, если тебя не станет?»
«Я не могу смотреть на это…»
Разве такое… говорят?
Илюшка считает меня мелким обиженным ребёнком. Пусть будет ребёнок, но мне легче принимать мамину своеобразную любовь на расстоянии. И легче не зацикливаться на брошенных ею словах.
А отец… от вида отца мне хочется плакать. Он держится при мне, улыбается и рассказывает весёлые истории. Только смотрит так, что аж выворачивает.
А ещё я знаю, что он каждый вечер приезжает к клинике и стоит под окнами. Его машина. А несколько раз я видела его в окно зимнего сада. Видела, как он запрокидывает голову наверх, шевелит губами и вытирает глаза.
Да, здесь есть такой уголок: много растений в кадках и пара кресел. Только нам — тем, кто здесь живёт — туда нельзя. В целях безопасности.
Но мы иногда проскальзываем, чтобы побыть наедине с собой. Чтобы подумать.
А я — чтобы порисовать.
— Илюш?
— Куплю, куплю.
— Да нет, я про другое. Высокий блондин.
— Блондин?
— Ну да, я раньше его не видела.
— Ааа, да. Твой тёзка. Ты сказала 'высокий', я сначала не сообразил.
Ещё бы! В Илье два метра и столько же сантиметров! Для него новый парень явно не показался великаном.
— Тёзка? Тоже Женя? Прикольно.
— Посмотрите-ка, оживилась! — Братишка довольно улыбается. Он всегда улыбается, когда видит положительные эмоции. Он поддерживает теорию, что позитивный настрой помогает излечению. — Хороший парень, боец.
— У него… — Приходится сглотнуть. — У него есть шансы?
— У всех есть шанс, я тебе миллионы раз говорил. У всех.
Я киваю, соглашаясь. Говорил, да.
Для профилактики он ещё промывает мне мозги, а потом целует и уходит. Мне пора принимать лекарства и ложиться спать, потому что встаю я всегда очень рано. Мне нравится смотреть на встающее солнце, и нравится наблюдать за тем, как пробуждается природа.
Я рисую этот момент, но у меня никак не получается закончить картину. Каждый раз чего-то не хватает, только я не могу понять, чего.
Лёжа в постели, представляю, как возьмусь за карандаши и поймаю свет. Продумываю концепцию и засыпаю с легкой улыбкой на губах. Впервые за много-много дней мне снятся солнечные лучи, подсвечивающие листву. Божественно! Хочется вскочить и открыть альбом, но предательская слабость не дает поднять веки. Я плаваю и плаваю в своём волшебном сне. Рассматриваю листики, меняющие свой цвет в зависимости от положения облаков. Закрыли свет, и зелень стала насыщенной, уплыли — и деревья начинают светиться салатовым неоном.
Мне кажется, что в эйфории от увиденной красоты я поднимаюсь всё выше и выше, пока не начинаю задыхаться от восторга. Воздуха не хватает и хочется дернуть воротник, который душит. Поднимаю руку и…
