На лице Фрэзера сменилась целая гамма чувств: от крайнего удивления до полузабытой усталости.
– Да, – согласился он. – В юности я сражался за дом Стюартов, и не то чтобы жил тогда не по совести, но на поле битвы было не до нее.
Он фыркнул с кривоватой усмешкой, и у Роджера внутри все вновь всколыхнулось, как поверхность пруда от брошенного камня. Так всегда делал Джейми. И Джем иногда. А вот за Брианной он подобного не замечал.
Хотя не стоит сейчас об этом думать: разговор ходит по чересчур тонкой кромке, и Роджер рискует свалиться в пропасть политических разногласий.
– После Шерамура? – уточнил он.
– Да, – удивился Фрэзер и с сомнением прищурил глаз. – Вы там никак не могли побывать… Должно быть, отец рассказывал?
– Нет, – ответил Роджер. При мыслях об отце, как всегда, кольнуло тупой болью.
По правде говоря, Фрэзер был старше на какой-то десяток лет, не более, но он, видимо, полагал, что Роджер гораздо моложе его.
– Я… слышал одну песню. Про двух пастухов, которые встретились на холме и завели спор про ту великую битву и о том, кто же все-таки тогда победил.
Фрэзер рассмеялся.
– Да, было такое. Мы начали спорить, еще не успев собрать раненых. – Он глотнул из стакана и задумчиво покатал виски по языку, явно вспоминая прошлое. – И что за песня?
Роджер вдохнул, собираясь запеть, и вдруг вспомнил про сломанный голос. Фрэзер наверняка заметил у него на горле шрам от веревки, но деликатно не стал ничего говорить. Хотя все равно вышло неловко… Так что Роджер просто произнес нараспев первые строки, отбивая по столу ритм бодрама – единственного инструмента, под который исполнялась эта песня.
– Пришел ли ты пасти овец
Со мной в тиши лесной, брат,
Иль с поля битвы ты беглец
И видел страшный бой, брат?
– Бой Шерамурский был жесток.
Кровавый пенился поток,
Нам страх сердца сжимал в комок.
Такой был гром. И напролом
В лохмотье клетчатом своем
Шотландцы мчались в бой с врагом,
Что шел из трех краев, брат
[40].
Вышло даже лучше, чем он думал; песню и полагалось исполнять речитативом, а Роджеру удалось не захрипеть, не закашлять.
Фрэзер пришел в восхищение, забыл даже про стакан в руке.
– О, это великолепно! – воскликнул он. – Хотя у автора ужасное произношение. Из каких он мест, не знаете, случайно?
– Э-э-э… Из Эршира, кажется.
Фрэзер в экстазе покачал головой и сел прямо.
– Можете записать мне слова? – почти робко попросил он. – Не буду досаждать вам просьбами спеть еще раз, но мне очень хотелось бы узнать ее целиком.
– Я… конечно, – ошеломленно ответил Роджер.
Впрочем, что страшного, если одно из стихотворений Роберта Бернса станет известным миру чуточку раньше, чем его сочинит сам автор?..
– У вас кто-нибудь умеет играть на бодраме? Исполнять лучше под ритмичный стук.
И он для наглядности побарабанил пальцами по столу.
– Да, да.
Фрэзер, покопавшись в ящике, извлек несколько листов бумаги, большей частью исписанных. Он хмуро пролистал их, выбрал из пачки один и протянул Роджеру, перевернув чистой стороной.
В банке на столе стояли гусиные перья, весьма потрепанные, но заточенные, и медная чернильница, на которую Фрэзер указал широким взмахом.
– Друг моего сына неплохо играет… Жаль, ушел в солдаты.
На его лицо набежала тень.
– Да уж. – Роджер сочувственно прищелкнул языком, при этом стараясь разобрать письмена, слабо просвечивающие с той стороны бумаги. – Присоединился к Горному полку, да?
– Нет, – чуть озадаченно ответил Фрэзер… Проклятье, неужели Горных полков еще нет? – Уехал во Францию наемником. Там лучше платят и реже наказывают плетьми, как он пишет отцу.
