– «Голем Вавилонский».
– Без разницы, – махнула рукой Пальтишкина. – Обещал, я помню, к октябрю.
Название она могла забыть, а вот дату или сумму, то есть то, что имело значение – никогда.
– Э, да… – Актер из меня и в обычное время плохой, что говорить о «после вчерашнего», когда все силы уходят на то, чтобы изображать стандартное, норм-состояние. Но тут я попытался стать если не Энтони Хопкинсом, то хотя бы Гошей Куценко. – Сдам обязательно. Конечно.
Не мог же я ей сказать, что у меня в тексте не валялся не то что конь, а даже захудалый ишак вроде того, на котором ездил пророк Осия! Что за лето я вымучил каких-то два авторских листа, едва обозначил главных героев и завязал основную интригу, да и то собрался из этих двух листов выкинуть треть, поскольку начало мне ни в каком варианте не нравится.
– Да? – Пальтишкина глянула на меня с сомнением. – Ты…
– Евгения Захаровна? Можно вас? – В дверь заглянул один из редакторов, лысый, с бородкой, заплетенной в косички и украшенной колокольчиком.
– Иду, – поморщилась она. – Шагай, Лев. Деньги будут. Текст жду.
Я с облегчением кивнул и вскочил.
Прочь, прочь из этого вертепа алчности, где правит бал Златой Телец, стоящий на кипе рукописей, и где праведному застит глаза дым курильниц, возжигаемых во имя идолов свирепых и беззаконных!
Эсэмэска о зачислении денег упала, когда я подъезжал к «Крокодилу», и я едва не запрыгал от радости.
Настроение несколько омрачало то, что Маша по-прежнему не желала отвечать на звонки и не читала сообщения. Раздражение мое по этому поводу росло. Ну, сколько можно злиться? Я ведь хороший на самом деле, и люблю ее, пусть даже иногда веду себя как мудак. Обычное же дело, все так поступают.
Над предложением насчет мемуаров я решил пока не думать, отложить хотя бы до завтра, когда с Машей все утрясется и голова прояснится.
У входа в клуб висела громадная афиша «Бульк-фест. Встряхнем поэзией вместе!» Надпись пряталась внутри огромной бутылки шампанского, где буквы исполняли важную и ответственную роль пузырьков, и всё вместе символизировало то ли пьяный и бесшабашный угар, то ли готовность выбить все и всяческие пробки.
Мне немедленно захотелось оторвать руки и выколоть глаза «девочке-дизайнеру» (тм), которая придумала и изготовила сей креатив.
Среди портретов звезд вечеринки красовалось и фото моей ненаглядной – дерзкий взгляд из-под косой челки, вздернутый носик, который я так люблю целовать, остренькие эльфийские уши. Рядом с ней остальные терялись: и обрюзгший лысо-патлатый тип с двойной фамилией, писавший стихи про животных, и преуспевшая в очень даже прозаических сетевых скандалах хамоватая юная дева с библейским псевдонимом Сало-Мея, и прочие, которых я знал не так хорошо.
Я купил билет и влился в толпу внутри «Крокодила».
Сцена пока пустовала, над ней болталось очень зеленое и крайне одинокое чучело здоровенного аллигатора. Смотрелось оно совсем не агрессивно, скорее трогательно, и напоминало мне Гену из советского мультика. Очень хотелось нацепить на него шляпу, сюртук и подарить тросточку.
– О, Лев, привет, – вынырнула из толпы смутно знакомая белобрысая девица, имевшая какое-то отношение к стихам – то ли их писавшая, то ли издававшая, то ли плодившая никому не нужные статьи о современной поэзии.
– Привет, – отозвался я. – Машу не видела?
– Она во втором отделении, – сообщила мне девица, и только тут я вспомнил имя – Лера.
