Такое соседство сугубо камерной поэзии и передовой публицистической прозы сразу же выбило из колеи весь творческий коллектив газеты, привлекло внимание типографского взвода обеспечения и соседнего, в этом же здании располагавшегося, райфинотдела, по роду деятельности всегда подозрительного и склонного к дотошному анализу любого обнаруженного факта.
Бой начинался прямо с утра. Иванов-Бусиловский, а тенорище у него по децибелам бывает, дай боже! – с классическим, тончайшим взвоем читал сначала свои новые, ещё тёплые, только выпеченные стихи. Тут же переключался на Пушкина и Есенина, бесстрашно сравнивая их произведения и образы со своими и убеждая публициста Матюшу в том, что современная поэзия более проникновенна, демократична и, в то же время, если хотите, куда более лирична. Не имея такой прекрасной дикции, как у Бусиловского, публицист начинал орать. Притом, басом. Это на тенора-то! Вроде как рявкать. Вообще Матюша был истинно народным интеллигентом, то есть, не только понимал тонкие намёки, но и вполне мог дать за них в глаз. Поэтому Илья Михайлович его всё же остерегался, хотя и сам был точно таким же.
Матюша не оставлял камня на камне от современных поэтов, называя их жалкими попугаями, не способными самостоятельно мыслить, а тем более по-человечески, не извращённо, чувствовать прекрасное. Илья Михайлович тонко намекал на номер древнейшей профессии, которой в совершенстве владел соперник, впрочем, как и он сам. Обе воюющие стороны не замечали, что и в дверях их кабинета и под окнами собирались слушатели, изредка раздавались аплодисменты, делали встревоженные перебежки милиционеры и фининспекторы. С короткими перерывами для срочной работы и на обед жаркий диспут продолжался до позднего вечера. И так бывало – чуть ли не каждый день.
Редактор, которому надоели эти встречные затяжные бои на подведомственной ему территории, вынужден был через неделю отсадить своего зама из отдела писем. Так мэтры и не успели дать в глаз друг другу. Каждому не позволил сделать это равномощный потенциал соперника. Паритет способностей дать в глаз или во рту покарябать вообще великая вещь. Даже на уровне держав, не говоря уже о народных интеллигентах. Конфликт перешёл в стадию затяжной холодной войны, теперь на автономных, можно сказать суверенных территориях.
Публицистика осталась на своей новой, отвоёванной территории. Поэзия же перешла в отдельный, освободившийся у финансистов, кабинет по соседству с секретариатом, представленным очень тощим, высоким и тоскливым Григорием Евдокимовичем Красниковым, в довершение ко всему, пугающе, то есть, как бы по-городскому интеллигентным – этот умел слушать. Да ещё и молчать! При этом не предпринимать ни малейшей попытки дать в глаз! Такие в среде пишущей провинциальной братии – действительно, крайне редки, буквально, как кометы. Но и столь же, в случае чего, опасны. Таким людям не верят по определению. Поскольку чуть что – сносят эти гады любого прямо на корню. Что им какой-то глаз, когда можно сразу зарубить строк двести, а то и триста! И что интересно – почти всегда словно бы за дело. Как потом выясняется. И при этом пожаловаться на него некому! Даже милиция молчит себе и всё тут!
Сегодня ответственный секретарь немного запоздал, но как только он появился в дверях редакции, Иванов-Бусиловский немедленно потребовал его к себе, тоненько закричал, едва тот обнаружился на ближней дистанции:
