Мужчина только шумно вздохнул, ничего не ответив.
– Поберечь себя надобно, Казимир Федотович. Хотя бы ради сестры. Вы у нее один остались. Опора и защита.
– Ой да заткнись уже. Зануда. Помолчи и за дорогой следи.
Я шмыгнула носом сердито и крепче вцепилась в поводья. Дурацкая повозка и лошадь тупая! Не слушает меня совсем! Руки уже болят… И ноги промокшие озябли.
Поняв, что я не справляюсь, Казимир забрал у меня поводья, а я надвинула поглубже картуз, чтобы скрыть слезы, выступившие на глазах. И его мне было жалко, и себя. Только-только все налаживаться начало, а этот… совсем себя не бережет! Вот же валенок!
– Что ты там бормочешь?
– Говорю, что все это никуда не годится. Вот помрете вы, и что мне делать дальше? Где работу искать?
– Ну ты, Маруш, и наглец! – хохотнул Долохов. – Только о себе и думаешь. Пока не помру, не бойся. До зимы точно протяну.
Его шутка меня нисколько не успокоила.
К тому времени, как мы приехали в усадьбу, Долохову стало лучше. Встретившая нас Ольга ничего не заметила. Мне предложили остаться ночевать, но я, помня о матушке, наотрез отказалась. Ну и что с того, что стемнело? А вдруг Ильян не накормил ее? Или ей стало хуже? Не хочу потом всю жизнь себя виноватить.
– Да что ты за упрямец! – злился на меня Казимир. – Куда я тебя через лес отпущу? А вдруг волки?
– Волки так волки, – пожимала я плечами. – Найдете другого художника, делов-то. От меня все равно никакого прока.
– Вот что, дурачок. Я завтра отдыхать буду, и ты на завод не иди. Ночуй у меня, а поутру я Ермолу велю тебя отвезти. Ничего с твоей матушкой за ночь не сделается.
Я заколебалась. Предложение было хорошее. Маме и в самом деле заметно помогали травы, выписанные Пиляевым. Она меньше кашляла и вполне способна была поесть самостоятельно. А ехать на бричке… это заманчиво. Легче и быстрее, чем ножками бежать. К тому же – выходной! Это очень славно! Проведу его с семьей! В доме давно полы помыть надобно да окна, слазаю и на чердак за соломой – избу утеплять скоро. Решено, остаюсь ночевать!
Меня представили слугам. Ермола я уже знала, а экономка Устина помнила меня. Еще при доме жила дочка Ермола и Устины Прося, девица бойкая и болтливая, примерно моего возраста. Она меня и проводила в настоящую гостевую комнату с маленькой уборной. Моему восторгу не было конца. Тщательно вымывшись с душистым мылом, я забралась в свежую, пахнувшую цветами постель и тут же уснула. Уж с чем-чем, а со сном проблем у меня никогда не было, к тому же жизнь моя стала настолько утомительной, что я засыпала порой даже в бричке на ходу.
А наутро Казимир Федотович изволил меня огорошить.
– А с чего ты взял, Маруш, что у тебя выходной? – удивленно спросил он, разбудив меня стуком в дверь на рассвете. – Я сказал, что на завод не поедешь. Так я тебе другое дело найду.
– Так матушка же, – заикнулась я.
– Верно. Но не буду же я Ермола только ради твоей матушки гонять? Сейчас быстро кофий пей и поезжай. Домой заедешь, посмотришь, что к чему там – и в Большеград.
– Чего? – поперхнулась вареным яйцом я.
Завтракали мы с ним вдвоем прямо на кухне. Сестрица его Ольга еще изволила почивать. А мне же и лучше, побаиваюсь я эту барышню. Как взглянет строго, так у меня мурашки по спине.
– В Большеград письма отвезешь на почтамт. Потом в Университет заедешь, дам тебе список книг. Да спроси, нашли ли они мне грамотного инженера, я давно просил. И будь человеком, заедь в обувную лавку. Купи новые ботинки, на эти смотреть тошно. Словно ты мне не помощник, а оборванец какой-то.
