Читать онлайн Дарья Селиванова - Народный совет

8 июня 2017 года в девять часов вечера я вышла из здания московской международной гимназии другим человеком. Ни одно учебное заведение не оказывало еще на мою судьбу и мое мировоззрение столь глубокого влияния за столь короткий срок. Пыльная улица веяла прохладой. Томно ползли в сумерках машины по проспекту, прерываясь на короткие передышки у светофоров. Я брела в сторону дома. За спиной мой муж тихо, но отчаянно спорил с Вероникой Леонидовной, нашей соседкой.

– Почитайте закон, – убеждал он ее терпеливо, – там ничего не сказано о том, что дом нам построят не выше девяти этажей.

– Но мэр и пресса об этом говорят, – возражала Вероника Леонидовна.

– Это может быть ложью. Правда в нашем случае написана только в законе, – мягко ответил мой терпеливый муж.

– Но как же! Их тогда поймают за руку!

Я сразу зашла в подъезд, а они еще долго стояли и разговаривали во дворе. Обрывки их фраз доносились до меня через приоткрытое окно. Мы жили на первом этаже. Окна нашей квартиры выходили на три стороны и казалось, что это не квартира вовсе, а вполне себе частный дом. По утрам я просыпалась под ласковый шорох сирени и яблонь. Шла через узкий, как хребет, коридор, поделенный на изгибе пополам еще более узким и низким, будто прорубленным в толстой стене романской крепости, проходом. Не знаю, как кусок средневековья вклеился в кирпичную пятиэтажку, построенную рабочими завода "Серп и молот" для своих семей в 60-х годах прошлого века.

В маленькой светлой кухне я пила чай и готовила завтрак. Ждала, когда муж выйдет из ванной, и наблюдала в окне, как просыпалась наша улица, слушала ее волнами нарастающий будничный гул. Днем я работала в гостиной, устроившись с ноутбуком на огромном, как скала, темно-сером мягком диване в пятне света от изогнутого дугой торшера. Ближе к вечеру гуляла по парку рядом с домом. У меня был фотоаппарат и под настроение я фотографировала птиц, белок и пейзажи. К шести вечера я возвращалась домой готовить ужин и ждать мужа с работы. Я любила эти стены.

Потребовалось пять с лишним лет экономии на всем, чтобы привести квартиру в порядок. И она, до поры напоминавшая замызганный барак, отвечала нежным, обволакивающим уютом. Бушующий шторм столичной повседневности не мог прорваться в мой уединенный домашний угол. Мои стены меня берегли.

– Программа реновации! – рычал диктор по радио, – москвичей наконец выселят из их ветхих, убогих домов в новое комфортабельное жилье!

Стоя у окна, я протирала от пыли маленькие восковые листочки фикуса. На подоконнике остывала кружка с чаем, а под ногами кошка, грызя свой корм, все норовила, чтобы на нее наступили.

– Москвичи всегда жили грязно… – гудело радио, но слова текли мимо меня, не касаясь сознания, прямо в разгоравшееся бледно-зеленой дымкой майское утро. Я цеплялась взглядом за прохожих, провожала их яркие от предвкушения скорого лета наряды.

"Тебя будут сносить?" – тревожно забулькал телефон. Мне написала моя давняя подруга Лена.

"Мой дом попал в список!"

"У нас тут целое сопротивление".

Я залезла в ноут и нашла карту с отмеченными на ней домами под снос.

"Нет, не вижу," – ответила я.

"Повезло!"

От плиты раздалось резкое шипение. Кофе убежал. Запахло горелым.

Мне стало совсем нечем дышать и я испугалась, что сейчас упаду в обморок. Солнце светило невыносимо ослепительно и воздух стремительно нагревался. Тело разбила слабость.

– Давай выйдем из толпы! – попросила я Лену, пытаясь перекричать грохот со сцены.

"Мы не позволим нарушать наши конституционные права!" – подрагивая, визжал искаженный динамиками высокий женский голос. Лена взяла меня за руку и некоторое время мы петляли в плотном, разноцветном потоке людей с плакатами и транспарантами. Иногда натыкались неожиданно на знакомых, здоровались. Смех и лозунги летели вверх, в высокое голубое небо. Все было похоже на народные гулянья по случаю большого праздника., а не митинг возмущенных горожан на проспекте Сахарова.

На нас прошагала шеренга крепких девиц в белых облегающих футболках с гербами разных районов Москвы и в красных пионерских галстуках.

– Руки прочь от наших домов! – скандировали они, размахивая белыми флагами. Обойдя их, мы уперлись в железное заграждение.

– Выпустите нас, пожалуйста! – обратилась я к молодому полицейскому в черной форме.

– Выход там, – флегматично ответил он и указал обратно в толпу.

Из-за его спины нас снимали на телефон какие-то люди. Они тотчас отворачивались, стоило только обратить на них внимание.

Проспект Сахарова перекрыли железными ограждениями и оцеплением. Единственный способ выбраться – это вернуться туда, где мы заходили. Народ все прибывал – самые разные люди группками и по одному тянулись в сторону сцены. Мимо них шныряли журналисты, операторы и фотографы.

"Митинг 14 мая против программы реновации собрал шесть… десять… пятнадцать тысяч человек!" – бодро рапортовали телеграм-каналы.

– Ну, главное – мы сходили поддержать протест, – выдохнула Лена, когда мы сели в забегаловке на Китай-городе и заказали себе по кофе с ливанскими сладостями.

Последняя неделя у нее была насыщенной. Лена раскидывала листовки, участвовала в нескольких местных протестных сходах жителей и даже завела роман с соседом-активистом.

– Мне нравится твоя квартира, – я пыталась как-то ее утешить.

Лена жила в четырехэтажном сталинском доме на окраине парка. Ее двушка со сквозными проходами между комнатами выглядела богемно и модно. Принты современных художников на темных стенах, подушки на полу вместо кресел, мало мебели, много цветов в горшках и дискошар на потолке.

Летом мы грелись на балконе и пили вино за долгими беседами, а зимой сидели на кухне и придумывали гадкие прозвища толстым серым голубям, облеплявшим дерево, растущее за окном.

Два дня назад у Лены во дворе случилось общее собрание собственников. Соседи пытались исключить дом из списка на снос.

– Бабки так громко кричали друг на друга, – рассказывала она, – что приехала полиция. Грозили забрать всех за несанкционированный митинг.

Я кивнула. Видела несколько эпизодов у нее в инстаграме.

– Была даже драка, – тихо сказала Лена с улыбкой.

Поздно вечером я шла безлюдными и прохладными дворами от метро домой. Гул проспекта сонно приутих вдали. Под фонарем у второго подъезда стояли три женщины и что-то вполголоса очень живо обсуждали. Одна из них трясла какими-то бумагами. Движения их рук были нервными и суетливыми.

"Тоже, наверное, против…" – нырнув в свой первый подъезд, подумала я, но ошиблась.

– Меня зовут Вероника Леонидовна, я ваша соседка, – неуверенно держа микрофон и запинаясь, говорила одна из трех женщин, которых я неделю назад видела в сумерках. Рядом с ней вторая – Марина Николаевна, жила с Вероникой Леонидовной в одном подъезде. – Мы решили организовать собрание собственников, чтобы включить наш дом в программу реновации.

Я обвела взглядом актовый зал московской международной гимназии, где собрались собственники помещений в нашем доме. Пришло не так много народу, но казалось, что зал был забит битком. Вокруг меня, перекрикивая друг друга и выступающих, солидные женщины и мужчины средних лет были поглощены алчностью и безумием. Они требовали себе новых квартир с хромированными полотенцесушителями. Плотные, крупные, взрослые тетки и дядьки, крепко стоявшие своими ногами-бревнами на земле и держащие на своих сутулых, твердых плечах грузную, тяжелую и скупую обыденность, рвались получить наконец-таки заслуженную награду за все свои страдания. Они были готовы растоптать всех, кто стоял на их пути к маякнувшей ярким лучиком надежды долгожданной счастливой жизни.

– У меня стенка сыплется! – орала мне в лицо блондинка за пятьдесят с ярко-голубыми глазами. В ее искаженных гневом чертах я видела ее былую, но ныне увядшую красоту.

– Обстучите штукатурку, сделайте ремонт, – предложила я ей.

– Это не поможет, – отмахнулась она от меня пухлой загорелой рукой.

– Нам помогло.

Рядом с ней ее супруг свирепо тряс кулаками и вопил кому-то позади меня, что денег у них нет. Я посмотрела на последний айфон в наманикюренных пальцах блондинки. Ее муж ездил на здоровой машине за два миллиона.

Меня омывало горячими волнами неистового противостояния соседей и я гадала, опустив беспомощно голову, наберется ли треть голосов против. На коленях у меня лежали записи – разбор законопроекта, материалы по капитальному ремонту, отчеты о состоянии дома, даже заранее написанная речь – мне стало смешно от собственной наивности. Никто не собирался меня слушать.

– Когда моя мама хотела чего-то добиться, она шла по дому говорить с соседями, – посоветовала мне моя подруга Ири за неделю до собрания. Я позвонила ей, чтобы погрустить. Ее мама – старая большевичка, прожившая всю свою неспокойную жизнь на Цветном бульваре. По рассказам Ири, она обладала упрямым, энергичным и целеустремленным характером, который позволял ей годами отбивать дом от посягательств различных структур, за что и была избрана самими жильцами председателем совета дома.

– Блин… – вырвалось у меня. Перспектива обходить дом и разговаривать с незнакомыми людьми меня совершенно не привлекала. Особенно, когда я вспоминала про пьяную коммуналку на последнем этаже в нашем подъезде. Квартиру регулярно посещали как полицейские, так и весь дворовый бомонд.

Деваться мне некуда и я пошла, как миссионер в неизведанные земли, нести свет сомнения и здорового прагматизма. Держа в руках свои записи, выписки из Жилищного кодекса, распечатки двух законопроектов о грядущем переселении, медленно и нехотя поднималась я по лестнице. Впереди было четыре подъезда по пять этажей. Я нажимала сразу по три дверных звонка.

– Кто? – раздалось из-за двери.

– Ваша соседка с первого этажа, – как можно добродушнее ответила я.

Неожиданно. Во всем доме, казалось, кроме меня никого не было. Да и будто самого дома тоже не было – только извивающийся позвоночник лестницы с чередой запертых дверей, которые, как выяснилось, иногда открывались.

Ко мне вышла седая женщина в халате и шлепках. Я снова ей представилась и сообщила о предстоящем общем собрании собственников. Она позвонила живущему этажом ниже соседу, который, имея шестизначный долг за жилищно-коммунальные услуги, в принципе никому не открывал.

Наш разговор гулким эхом отскакивал от пустых стен и мало касался реновации. Тяжелая жизнь и бытовые невзгоды, маленькие зарплаты и горький опыт общения с государственными институтами – вот, что занимало моих собеседников. Во мне они нашли случайного слушателя, с которым можно поделиться своими несчастьями. Сама жизнь стала для них большой личной трагедией и ничего хорошего они больше не ждали. Я же старалась мягко вернуть беседу к волнующей меня теме. На кону стояли наши физически существующие квартиры в доме с земельным участком под ним. А нас принуждали проголосовать за то, чтобы переехать, и отказаться будет нельзя, как только кто-то из соседей заключит первый договор мены.

– А что за дом? – спросила старушка с огромными прозрачными глазами. Она была похожа на маленького совенка: седой пух на голове, пушистая шаль, узкий крючковатый нос и тощие руки с длинными костлявыми пальцами, которыми она цепко держала чашку чая. Ее маленькая собачка влезла ко мне на колени. Я пила чай где-то в позапрошлом веке. На матово-серых обоях развешаны репродукции с натюрмортами и сценами охоты, на полках стоял фарфор и хрусталь, кухонный гарнитур был отделан темным полированным деревом, гипнотически тикали большие часы с разукрашенным фруктами циферблатом, пахло выпечкой.