В общем, как-то так получилось, что общаться с ним сокамерники желанием не горели. Сидели своей компанией за столом и целыми вечерами играли в карты. Сегодня одного из них под конвоем выводили куда-то минут на сорок. Вернулся он очень довольный и, когда за сотрудниками спецприемника закрылась железная дверь, вытащил из кармана смартфон, с виду напоминавший китайскую подделку на один из известных брендов. В устройстве имелась функция телевидения и небольшая выдвижная антенна. Теперь эти трое, как дети в детском саду, столпились у зарешеченного окна и наперебой давали друг советы, пытаясь расположить новую игрушку в пространстве так, чтобы она поймала слабый сигнал. Иногда им это ненадолго удавалось, и тогда на экране смартфона появлялось нечеткое изображение, а из динамика еле слышно доносились то голоса дикторов, читающих новости, то музыка из какого-то старого известного фильма.
Борис вздохнул. Он снова перевернулся на спину и уставился в потолок.
…
Сегодня после обеда, наконец, удалось увидеться с женою. Вообще-то, несанкционированные свидания даже с близкими родственниками в спецприемнике были строго запрещены. Нырцов привычно пустил в ход деньги, но конвоиры двух предыдущих смен его настойчивые попытки подкупа категорически отвергли.
– А как же борьба с коррупцией, оппозиционер хренов? Как же закон, который один для всех? – с презрением переспросил Бориса один из них. – На площадях трепешься об одном, а на деле сам не прочь взяточку предложить?
– Да какая взятка? – Нырцов сделал удивленное лицо и попытался все перевести в шутку. – Это… Это подарок. Новый год же!
– Пшел! – грубо отреагировал сотрудник спецприемника, сильно толкнув его сзади в плечо. А потом, когда они сделали несколько шагов по длинному коридору, еле слышно процедил: – Сука.
Но, в конце концов, ему удалось добиться желаемого. Утром третьего дня начальник дневной смены, сунув в карман предложенные купюры, разрешил Борису созвониться с женою, а после обеда отвел его в комнату для свиданий, предупредив, что у них есть максимум час, не больше. Переступив через порог, он увидел, что супруга уже сидела за казенным длинным столом – встревоженная, озабоченная, сильно напуганная. Нырцов сел напротив.
– Привет, Ир, – стараясь казаться бодрым, поздоровался он.
Борис расспросил ее о дочери, о родственниках, о маме. Поинтересовался, что слышно от адвоката и от друзей. Попросил рассказать, что пишут о его аресте в сети. Жена отвечала спутанно, односложно. Складывалось впечатление, что ее мысли занимало нечто совсем другое, и ей было все равно, как реагировала общественность на то, что одного из главных оппозиционеров страны снова заключили под стражу.
– Боря, – в конце концов негромко произнесла она. – Борь, вот скажи мне, тебе сколько лет?
– Пятьдесят восемь, – помолчав секунду, недоуменно ответил Борис.
– Пятьдесят восемь, золотце мое, – покачав головою, многозначительно повторила супруга. – Слушай, хватит страдать ерундой, заканчивай ты с этими митингами. Пустое все это.
– Ты чего? – нахмурился Нырцов.
– Да ничего. Ты посмотри на себя. Тебе уже к шестидесяти, седой весь. А ведешь себя, как пацан.
– Ну ты о чем вообще, Ир? Не видишь, что ли, они страну грабят, суды уничтожили, Конституцию растоптали напрочь. Ты понимаешь, что скоро…
– Да хватит уже полоскать мозги мне всем этим дерьмом, – повысив тон, перебила его супруга. – Страну и Конституцию ему жалко… Я с тобою столько лет прожила, меня-то «лечить» не надо. Я тебе не этот безмозглый планктон на площади.
