Наша фабрика - страница 10

Машина появилась перед ним внезапно, и по-другому появиться не могла, ведь любой отсрочки Федору было бы мало. Люди, мимо которых она ехала, дружно убирали глаза, словно взгляд мог принести проблемы. Михаил выключил радио. Вздымая из луж грязные волны, переваливаясь с одного колеса на другое, машина продвигалась по ряду и толкала перед собой силу и страх. Федор скинул куртку на табурет, начисто забыв, что в ней лежит баллончик. В руке потела сосчитанная сумма, не знавшая, куда деться, а в голове росла грязная машина, едущая лишать мечты. Машина вгрызалась в ряд, съедая свободных продавцов и приставляя к товару невольников. Всех покупателей инстинкт увел в ряды с одеждой, и только для собак ничего не изменилось, – они бегали вокруг машины и обгавкивали давящие их колеса. Короткий лакированный палец Светланы указал на Федора, и автомобиль остановился. Это была азиатская, неемкая машина, и чтобы нормально в такую вмещаться, нужно руки засовывать в живот, а колени складывать на груди. Открылись дверцы, окапанные грязью до самого потолка, и над лужами зависли черные ботинки, ищущие куда ступить. Светлана ловко преподнесла им извлеченный из под себя поддон, и на него через один выход выбрались шесть ног. Над ними находились люди молодого возраста, и Федор был поражен их детскостью, темной, сильной и недоброй. Один был широкий, как вепрь, и лысоголовый, с тремя миллиметрами щетины на складчатом конусе черепа. Второй – тощетелый, с бледными синими веснушками и фиолетовыми кругами, обводившими глаза. Самое умное лицо было у третьего, но оно же почему-то и самое свирепое. Они мастерски прикурили, порозовев на прохладном воздухе. Все продавцы жадно глядели в предоставленную картину, полностью забыв о себе.

Бандиты переминались на поддоне и хрустели плечами, испуская три дыма в мерклое небо, а Федор, больно свернув язык в трубочку, думал, как будет им отвечать. Его оглушенная мысль не хотела расти и соскальзывала в тригональную яму, где разбивалась на три сломанных луча, выстреливающих прочь.

– Ты должен нам дань, – обратился к Федору исколотый веснушками дохляк.

Федор будто не слышал, пытаясь сконцентрироваться и рассыпаясь над простыми ответами. Мне не дали подготовиться, сожалел он, и это единственное, что в нем в тот момент взнялось.

– Слышишь меня, мужик? – выпытывал дохляк. – Ты должен нам дань!

Федор онемел и не промолвил ни слова, и только внутри проговаривал про несправедливость, низкую выручку, старый возраст и надежды. Перекошенно, через линзу, он видел, как к нему тянется рука и хватает его за грудки, и стягивает в узел весь костюм. Он повис в воздухе на этом узле, и ему стало жутко от чувства абсолютной беспомощности. Похожее чистое и поразительное чувство он переживал лишь однажды – когда малышом долго тонул в пруду; и так ясно вернулся перед ним тот пруд, те толстые качели волн, та бездонность, и то, как пролетала по памяти вся его короткая беспечная жизнь, пока он бил ручонками воду; и дыхание его остановилось; и ощутил он, что это крах его свободы и мечты; и будто со стороны он смотрел, как его влажная ладонь разжимается и сыплет деньги в ручищу, пораженную пузырями белого лишая. Узел распался, Федор очутился на земле, и как электричество из напряженной сети снова влилась в его лицо кровь, наделав на щеках багровые волчаночьи пятна. Дыхание тоже пришло назад, и соображение с ним, а также осознание безвозвратности сделанного поступка. В Федоре взорвалась обида, выдавившая щиплющую глаза секрецию, он поднялся с земли и жалко хохотнул. Приплыл похмельный квасной запах, в нем показался рот широкого вепря, из каждой челюсти которого росло по четыре зуба, детски широких и коротких, словно спиленных, с большими промежутками между ними, подернутыми дышащей перепонкой слюны.