Сказано – сделано. Пани Руженка перестирала половики, перетряхнула перины, прогладила занавески и смазала двери. Входи, кто хочешь! Вспомнила хозяюшка все доставшиеся ей от покойной маменьки рецепты обжигалки, а от папеньки – прописи засолки овощей и маринования грибов. Маляр Егорий – уж и непонятно, как она его уговорила, – даже вывел на той стене дома, что выходила на улицу, надпись на позднесредневековом горичанском диалекте: «Тырактиръ Передорошное Счастыие». Прямо загляденье было, по свидетельству дошедших до нас источников. Но поначалу к пани никто не шел и тем более не ехал.
В самом деле: обжигалку умели делать все. Мариновать и солить – тоже. При этом горисландцы тогда еще обладали совершенно средневековым менталитетом и не подозревали, что одни и те же продукты в руках разных людей могут приобретать различные качества – например, одни могут стать менее вкусными, а другие еще менее вкусными. «Мой дом – моя столовая» – примерно так могли бы мы охарактеризовать гастрономо-психологическое состояние горичан той эпохи. Для того чтобы в сознании нашего народа произошел столь необходимый для прогресса прорыв в буржуазность, потребовалось упорство и тяжкий труд пани Руженки, настоящей дочери своего народа, а также счастливое стечение событий.
Как-то вечером совсем пригорюнившаяся из-за отсутствия посетителей и постояльцев пани была встревожена громким шумом. Выйдя на крыльцо с факелом в руках, она увидела, как из прилегающей к дому канавы пытается выбраться человек в странном длинном балахоне и при этом ругается на достаточно понятном языке. «Пся крев! – то и дело кричал человек, а потом падал обратно и прибавлял: Помилуй мене, Матка Бозка Ченстоховска!»
«Наверно, не немец, – подумала пани Руженка, – но все равно видно: мужчина положительный». – А чего ж ты канаву-то не заметил, рохля? – спросила она вслух, не сходя на всякий случай с крыльца.
– Так ночь же такая ясная, дура ты, баба, – учтиво отвечал незнакомец. – Факел-то свой потуши, мешаешь ты мне. Отблески от него одни.
Послушная Руженка тут же загасила выхваченную из очага головню.
– Ага! – восторженно вскричал незнакомец, оступился и снова свалился в канаву. Так пани Руженка поняла, что сегодня у нее наконец-то будет посетитель. И пошла в дом за веревкой, ибо давно известно, что мужчине нужен поводок, а то он всю жизнь может провести в канаве и даже этого не заметить. Незнакомец, надо отдать ему должное, особо не противился и разрешил извлечь себя из грязи, втащить в дом и вообще всячески обиходить.
– А знаешь ли ты, дура-баба, – поинтересовался облаченный в вещи покойного руженкиного папеньки гость примерно через час с половиною, греясь у печи и дуя на кружку с обжигалкой, – что там находится? – И тыкнул пальцем вверх, только осторожно, чтобы не расплескать.
– Известно что, – немного жеманно, но с глубоким чувством собственного достоинства ответила Руженка, – потолок. А над ним – второй этаж.
– Да нет, тупенькая, – прохожий отхлебнул обжигалки, – что там, на небе?
– Солнце, конечно, – после недолгого раздумья сказала Руженка.
– Так сейчас же, дура-баба, ночь, – ласково настаивал неизвестный.
– Тогда, вестимо, луна, – не сдавалась находчивая пани.
– А окромя луны, толстолобая ты моя? – почти перешел грань дозволенного постоялец.
– Окромя-то? – и Руженка начала играть одной из своих пышных кос. – Окромя-то?
