Это взрыв шаровой молнии. Это crash.
«Умру без ласки», – поет она прямо сейчас. «Боль свою затая-я». Голос взбирается наверх, обламывается и начинает заново.
Ну что за идиотский текст, думает Крис. Ты не умрешь. Я не дам тебе умереть.
«Всегда быть в маске – судьба – мо-о-я[2]». Кто придумал тянуть эти долбаные четыре такта? Не посади голос, дурочка, думает Фил.
Рояль смолкает.
Аккомпаниатор поворачивается на своем круглом стуле и смотрит на Машу:
– Хорошо то, что хорошо кончается. Как говорят в нашем культурном сообществе, я хз, что с вами делать.
Крис чувствует глухую ненависть к этому человеку. Маша бледнеет – хотя дальше уже некуда.
– Только в обморок не падай, – говорит Фил. – И давай-ка, сними наконец свой респиратор. Тебе же дышать нечем.
Маше уже все равно.
Кусок темной материи остается в ее руке. На ее подбородке и шее – кошмарный шрам наискосок, будто кто-то рубанул ее саблей наотмашь и чуть не снес голову. Но это всего лишь операционный шов.
– Что это было? – все так же холодно спрашивает Фил. – На попытку суицида непохоже. Неудобно. Ты же не левша. Гопники на улице порезали бы более эффективно. Значит, все же несчастный случай?
– Автоавария, – говорит Маша. – Шесть лет назад.
– Теперь понятно, почему у тебя такой… необычный тембр. Позволь, я угадаю: перелом позвонков, разрыв трахеи? Связки срослись неправильно? Странно, что ты вообще можешь управлять голосом.
Крис не может сдержаться и всхлипывает. Бледные машкины губы кривятся, как от боли.
– Вы же сказали, что я не умею петь, – говорит она.
– Не умеешь. И не научишься. Если не будешь учиться.
Маша смотрит на него и не понимает. Крис решает вмешаться.
– Возьмите ее на эстрадный вокал, – говорит Крис. – Если вы ее не возьмете, я…
– Разобьешь гитару о мою голову? – подсказывает Филипп Филиппыч. – Не жалко?
– Гитару или вас?
– Еще слово – прямо сейчас выгоню обеих, – обещает Фил.
– Мы молчим, – нагло врет Крис.
– Тогда я скажу. Смотрите: на факультете эстрады, куда вас так тянет, мест нет. К тому же все, что я услышал от вас сегодня, это не эстрада. Это детская клубная самодеятельность. Вам, Кристина Кляйн, к вашим замечательным пальцам надо приставить совсем другую голову, не такую раздолбайскую. А болтливый язык вообще оторвать, – тут он смотрит на нее очень строго. – Гитаристу язык не нужен, если он не Джин Симмонс… Теперь вы, Маша Талашева. Я могу закрыть глаза на вашу маску и на все остальные ваши капризы. Но если вы будете и дальше пытаться петь вот так, на шару… как бог на душу положит… то ничего толкового из вас не выйдет. Теперь смотрите: имеет ли мне смысл тратить на вас время? Или лучше вовремя остановиться, как поется в вашей идиотской песне?
– Возьмите ее, – вдруг говорит Крис. – Я… ни у кого… не слышала такого голоса.
– Черт тебя побери, ты замолкнешь или нет? – Фил в сердцах хлопает руками по коленкам. – Да! Я тоже никогда не слышал такого голоса! За всю карьеру преподавателя! Погодите. Я что, сказал это вслух? Уж простите, вырвалось, – он переводит острый взгляд на Крис. – Только скажи-ка мне, благородная ты наша: что, если мы сегодня возьмем на бюджет твою подругу, а не тебя?
Крис прикусывает губу.
– Куда-нибудь поступлю, – говорит она.
– В цирковое? Весь вечер на арене – пара рыжих, Кляйн и «Гибсон»?
– Не надо так мерзко шутить, – шепчет Маша. – Вы же не такой.
Фил смотрит на нее круглыми глазами. Он чем-то похож на царя Петра I. Только тот седину не закрашивал.
