Наши за границей - страница 10

«Ничего не остается делать, надо звонить в милицию. Пусть приедут с собакой-ищейкой. Она по запаху найдет нашего Вову». Он встал со стула и направился к телефону, который висел на кухне.

«Не надо собаку, – раздалось из нижнего шкафа буфета, где хранились продукты. – Я здесь, не надо собаку!»

Мама открыла дверцу буфета и увидела меня. Все были поражены: раз десять и мама, и папа, и бабушка заглядывали в буфет и меня там не находили.

Я, предвидя, что родители и бабушка будут заглядывать в буфет, поставил перед собой пачку сахара, кулек муки, макароны, сухофрукты, консервы, несколько банок с вареньем, и, поскольку в буфете было темно, родители не могли меня заметить за этой баррикадой.

Все облегченно вздохнули, и даже папа, самый строгий человек в семье, не стал меня ругать.

Лейбл-Володя замолчал, а я подумал: «Это же какой характер надо иметь, чтобы в четыре года просидеть в темном буфете почти два часа, слышать плач бабушки и мамы – и не выйти. Таких, как он, только собакой-ищейкой и можно пронять».

Лейбл-Володя будто прочитал мои мысли:

– Вот каким жестокосердечным ребенком я был. Да и когда вырос, мало изменился. Видел в людях только недостатки и всегда им о них сообщал. Короче, был ужасным человеком. Первая жена от меня ушла – не выдержала бесконечных критических замечаний. Вторая тоже ушла, по той же причине. Я не понимал, почему меня никто не любит, почему мои коллеги терпеть меня не могут, а друзья через полгода перестают со мной разговаривать, ведь я же хочу им только добра, чтобы они стали лучше.

Я с интересом слушал ортодоксального еврея.

– В 25 лет я защитил кандидатскую диссертацию по теоретической физике, в 33 – докторскую, я был самым молодым доктором в нашем институте, и все равно люди сторонились меня, никто не хотел со мной сотрудничать. Однажды меня пригласили прочесть курс лекций по квантовой электродинамике в Киевском университете. Так представляете, после пятой лекции студенты отказались посещать мой курс. Я готовился к нему два месяца, собрал новейший материал – и такое фиаско. А однажды меня даже отказались приглашать на семинары в институт квантовой физики, потому что на одном из семинаров выступающий не смог ответить на мой вопрос, и я ему указал параграф в учебнике Ландау, где этот вопрос рассматривается.

– Наверное, вы сделали замечание в присутствии его студентов? – спросил я.

Володя усмехнулся:

– Я сказал, что доктору наук Б. В. непозволительно не знать элементарные вещи и что ему лучше нужно готовиться к семинарам и читать Ландау.

У меня мороз прошел по коже, когда я представил себя на месте несчастного Б. В.

– Как же вас терпели после таких выходок? – спросил я.

– У меня были очень хорошие работы, и иностранные коллеги очень их ценили.

– Что вас изменило? – показал я рукой на его одежду, явно не соответствующую его рассказу.

– Вы не поверите, Любавический ребе.

– Шнеерсон? – удивился я.

– Да, представьте себе. Когда я первый раз приехал в Америку, мой коллега, профессор Принстонского университета, сказал, что, поскольку я еврей, мне нужно обязательно познакомиться с ребе Шнеерсоном. Мне было неудобно отказываться, и мы с ним поехали в Нью-Йорк.

– И что он вам такого сказал? – моему любопытству не было предела.

– Вы, конечно, знаете, что ребе Шнеерсон каждое воскресенье после утренней службы давал тысячам евреев – религиозным и нерелигиозным – благословение и вручал доллар.