Он так смотрел. Внимательно и с довольно улыбкой. И я грешным делом подумала, что мужчина начнёт ко мне подкатывать. Так я восприняла его интерес ко мне. Слишком явный. Хотя не было никакой пошлости в его общении. Взгляды да, может и восхищенные... Но так мог и отец на своего ребёнка смотреть!
Твою же...
Но вот почему он ничего не сказал?
Почему не признался мне, ни тогда, ни потом?
Держал обещание, данное маме, а затем тетке?
Или... боялся чего-то?
Я обвела настороженным взглядом помещение, всматриваясь в детали интерьера. Других фотографий не было. И я вернулась к той, единственной, что стояла на камине.
Потом мы виделись ещё пару раз. Он привозил очередную помощь. И снова в мой рабочий день и в моё отделение. Взял меня под руку и, спрашивая, что нам ещё нужно, прошёлся со мной по коридору.
– Спасибо большое, но вы итак много чем нам уже помогли, – ответила я ему тогда.
– А вам, лично вам, никакая помощь не нужна? – поинтересовался он. Я чуть насторожилась в тот момент, робко качнула головой. Хотя давно уже перестала быть робкой девчонкой, медицина, и в частности хирургия, закаляли так, что мама не горюй, столько всего приходилось видеть, слышать, делать. И нельзя, чтобы от твоих чувств трясса твой самый главный инструмент – руки. Одно, всего одно неловкое движение – и трагическая ошибка неизбежна. Я даже иногда начинала заставлять себя быть жестокой. Иначе бы сгорела на работе от сентиментальности и других эмоций. Я ставила себе чёткую задачу – на работе я работаю. Я холодная, как сталь в моих руках. Всё остальное и другое потом – не в стенах больницы.
А тут я, повторюсь, заробела. Наверно из-за того, что подобного у меня давно не спрашивали. Даже тётка.
– Если что, Светлана Дмитриевна, обращайтесь, – улыбнулся тогда он. Мой отец. И сейчас мне все его улыбки казались другими. Максимально искренними.
Я, конечно, не обратилась. Даже в самый тяжёлый момент. Я просто не вспомнила предложение спонсора. Да и как-то не привыкла я чего-то просить. Привыкла все сама, да сама...
В последний раз мы столкнулись в тот день, когда решалась моя судьба. Когда из-за врачебной ошибки, моей по сути ошибки, погиб человек. Умер на операционном столе. Его семья хотела меня буквально растоптать. А потом вдруг они сменили гнев на милость. И меня не выгнали из больницы, как они настаивали, а перевели в другое отделение.
А может?
Мог тогда мой отец вмешаться?
Не просто же так объявился в тот день?
Мог он денег дать, например? Авторитетом своим надавить? Не сомневаюсь – он у него был.
Да и Кахович говорил, что отец был рядом, что он не забывал про меня. И теперь я верила, на сто и более процентов. Был. Помогал. Тихо, не афишируя и не навязывась.
И мы с ним похожи. Сейчас вижу, а тогда не замечала. Разрез глаз, форма лица... и у Мии такие же.
Я перестала пялиться на фотографию. Ощутила сейчас призыв организма.
– Я сейчас вернусь, – сказала я Мии и встала из-за стола. Покинула полупустую гостиную и в коридоре поозиралась по сторонам, в надежде кого-то увидеть и спросить где здесь туалет.
Но никого не было. Ну и ладно, сама найду.
Я пошла по коридору, разглядывая все вокруг и вскоре обнаружила нужную комнату. Быстро сделала свои дела, помыла руки. И, стоя возле небольшого, но открытого окна, медленно и задумчиво вытирала ладони полотенцем. Как вдруг услышала с улицы мужской голос:
– Вредная, мелкая зараза. Вцепилась в эту Светлану и не отходит. А вдруг она передумает?
