– Точно для меня берег! Все как по мне сшито! – воскликнул аль-Мажнун, оглядывая себя в зеркале.
Расплатившись с торговцем, аль-Мажнун, уже в новом обличии направился выполнять распоряжения хозяина аль-Фаруха.
Не пройдя и десяти шагов от лавки торговца парчой, он внезапно наткнулся на своих преследователей.
– Смотрите, господин! – кричал чернокожий мессуфа берберу-санхаджа, указывая острием копья на аль-Мажнуна.
– Это он! Это точно он!
– Да что ты говоришь?! Глупый раб! Да укоротит Аллах милостивый и милосердный твой длинный язык! Тот был бербер, в большом черном колпаке и черном халате! А этот черный вельможа сонинке, в синем тюрбане, коричневом халате и синих парчовых шароварах! – произнес, негодуя, бербер-санхаджа.
– Скорее ищи вора! И не раздражай меня своими глупыми домыслами! – добавил он, пытаясь разглядеть в бурлящей толпе рынка запомнившийся ему остроконечный колпак со звездами.
Нагрузив дородных и весьма откормленных верблюдов бурдюками с водой, глиняными амфорами с зерном и тюками с продовольствием, накормив и напоив вновь приобретенных черных невольников и невольниц, аль-Мажнун повел караван в направлении городских ворот.
«Узнает ли аль-Фарух о моей маленькой шалости на рынке?» – размышлял аль-Мажнун, погоняя верблюдов и скот и время от времени покрикивая на черных невольников.
Шум городских улиц остался далеко позади, впереди за городскими стенами простиралась, переливаясь песчаными волнами, великая пустыня.
Жаркое сахарское солнце медленно клонилось к горизонту, раскрашивая синюю гладь неба в мягкие розовые тона.
Аль-Мажнун вдруг вспомнил, что когда-то давно он был катибом[6] и одновременно поверенным в делах самого эмира[7] города Мемы[8]. За свою работу он был пожалован четырьмя тысячами мискалей, но, решив получить еще такую же сумму, не придумал ничего лучше, как пожаловаться эмиру, что деньги у него украли.
Призвав верховного судью города Абу аль-Дауда, эмир пригрозил ему смертной казнью, если тот не доставит ему похитителя. Судья Абу аль-Дауд искал укравшего, но не нашел никого, ибо в городе не было ни единого вора. Тогда он явился в дом катиба аль-Мажнуна и сурово допросил его слуг, угрожая им смертью. И одна из невольниц аль-Мажнуна сказала ему: «Ничего у него не пропало, просто он собственной рукой зарыл эти деньги», – и показала место судье. Судья извлек золото, принес его эмиру, сообщив всю историю. Эмир разгневался на аль-Мажнуна и изгнал его в страну неверных, которые поедают людей. Аль-Мажнун пробыл у них четыре года, потом по личной просьбе звездочета халифа аль-Фаруха эмир вернул аль-Мажнуна в город и отдал его в услужение звездочету.
А черные не съели аль-Мажнуна лишь из-за белого цвета его кожи, ибо они говорили, будто поедание белого вредно, так как он не созрел, черный же цвет, по их мнению, означал вполне созревшую еду…
Вспоминая о своих злоключениях и о доброте и премудрости великого прорицателя и звездочета аль-Фаруха, аль-Мажнун не заметил, как на город опустились сумерки. Уже через некоторое время полная луна на чистом и безоблачном небе в окружении мириад звезд освещала путь каравана аль-Мажнуна.
Добравшись до шатра аль-Фаруха, привязав скот и развьючив верблюдов, он расположил невольников на ночлег в пальмовой роще, раздав всем циновки и разрешив развести огонь. Пересчитав еще раз количество бурдюков, амфор и вьюков, а также мешочки с остатками золотого песка, аль-Мажнун направился к шатру хозяина. Откинув полог шатра, он позвал аль-Фаруха, но, к своему удивлению, обнаружил, что шатер пуст.
