Наследники Византии. Книга первая - страница 2

В кованных железных сундуках и на поставцах Крестовой палаты хранились собираемые многими поколениями греческие и латинские трактаты, творения Аристотеля и Платона, книги митрополита Иллариона, Кирилла Туровского и Серапиона Владимирского, Софрония Рязанца. Вот «Исповедь» Блаженного Августина, вывезенная прадедом Семена Ивановича из Москвы, вот произведения Фомы Аквинского, Иосифа Флавия, Михаила Пселла…. Семен Иванович присел на покрытую бархатом лавку, с легким удивлением оглядывая книги: разве он думал, что увидит всё это вновь?

Он верил Богу. Он служил Ему, честно управляя Рязанью. Он служил Ему, не допуская притеснения смердов. Сам следил за сбором даней, сам не ленился объезжать вотчины, и держал в строгости дьяков и тиунов. И даже у себя на подворье Семен Иванович не терпел праздно шатающейся челяди, составлявшей обычно гордость каждого боярина – чтобы полон дом холопов, и каждый ноги лизал; крикнешь, и сотня сбежится для любой услуги. У боярина Семена все холопы имели своё дело – в доме или на подворье; или ремесло, нужное в боярском обиходе.

Воронцовский дом «кипел млеком и медом», потому что сказано в Писании: «Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его! Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!».

Он верил Богу. Он молился Богу. Когда пришла беда, он усилил пост и молитву, он пожертвовал в Соборный храм иконостас работы московских мастеров… Но… «и кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего; и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои. Горе же беременным и питающим сосцами в те дни!»…

Дворский Илларион заскочил, кланяясь с излишним усердием (проспал приезд господина!), поспехом говоря и о Рождественских кормах, и о домашних нуждах, и о…

– Отрок… На Архистратига Михаила…

То, что из дома не прислали вестей о рождении сына, уверило боярина в его ожиданиях – младенец не жилец.

– Окрестили сразу, – говорил Илларион, – отца Алексия восприемником… как ты и велел, господине…

Боярин кивнул, больше не желая думать о ребенке, как бы сразу отстраняя его от себя. Но надо было идти… ради жены.

Семен Иванович тяжело поднялся, опираясь о край стола. Рука его скользнула и задела раскрытый трактат Мефодия Патарского об окончании семи тысячи лет, и о грядущем Страшном Суде. Это предсказание он читал, отправляясь на битву с ханом Ахматом. Дарило умер, остался один Купило.

Но у Бога нельзя купить сына…

Женская половина дохнула на боярина арабским ладаном и запахом медовой клюквы. Было тихо. Горело несколько свечей, отепляя нежным светом пузатые бока поливной посуды, грани кувшинов и узорочье сканых серебряных ларцов. Семен Иванович прошел горницу жены быстрым шагом, задел растянутое на пялах вышивание, оглянулся, ища глазами Анну или няньку, и неожиданно увидел младенца, что лежал голышом прямо поперек лавки.

Боярин еще раз оглянулся. Никого не было. А увесистый малыш, нахально развалившись, развернув дюжие ляжки, весело что-то урчал. Семен Иванович обвык, что Федя, и те двое были всегда спелёнаты, как маленькие личинки, – безгласные, безжизненные. Он и голоса их не знал, и с удивлением слушал агуканье малыша, что, слюнявясь пихал в ротик толстую ручку в перевязочках. Дородство так и чувствовались в согнутых расщеперенных ножках, в мягком животике с пупком – пимпочкой. Глаза младеня зрели на него, голубовато – серые, и ладонь молодого отца сама потянулась к теплой разрумянившейся щечке. Сын вдруг ухватил отца за палец – это было так неожиданно. Семен Иванович осторожно поднял малыша на руки… И всё долившее боярина, в туне разъедавшее сомнениями, отступило… Как запах ладана проникает в легкие, заполняя и заполняя грудь, так в его сердце святые слова обрывками, кусочками, вытесняя собою отчаянье, полились оживляющим потоком: «Благословит тебя Господь с Сиона…», «жена твоя, как плодовитая лоза в доме твоем…», «сыновья твои, как масличные ветви вокруг трапезы твоей», «так благословится человек, боящийся Господа!», «и увидишь сыновей у сыновей твоих…».