Наследство последнего императора. Том 4 - страница 44

– Он их просто сбивал с толку. И не давал передышки. Так?

– Я тоже так думаю, – согласился Грондейс. – Дурачить противника, шантажировать, угрожать – дипломатия по-ленински. Активная. Главное, ни капли страха и нерешительности. Мы с вами должны понимать, почему он так себя вел: большевики чувствовали себя оскорбленными из-за того, что враг хозяйничает на территории их страны, хоть и распавшейся. Это еще что! Ленин наводнил Германию своими агентами, и они спровоцировали революцию. Германию трясет похуже, чем трясло Россию в феврале семнадцатого. Я вам так скажу: не исключаю, что после Советской России на карте мира появится Советская Германия. Можете поверить?33

Новосильцева подумала и покачала головой.

– Нет, не могу. Англия не позволит.

Грондейс неожиданно согласился.

– Да, скорее всего, так и будет. В любом случае, большевики сдаваться не собираются и поставленных целей достигнут.

В. И. Ленин

Новосильцева вздохнула.

– Конечно, если проводить политику зверства… Говорят, чека, будто с цепи сорвалась.

– Чека? Что вы знаете о чека? – снисходительно прищурился Грондейс.

– Не очень много, – осторожно ответила Новосильцева. – Но достаточно, даже кое-что видела изнутри. Красный террор – это всё, на что они оказались способны! Такого в России не было никогда. Даже при Столыпине.

– Зверства? – неожиданно удивился Грондейс. – Красный террор? Мария, дорогая моя, что может быть для революционной власти на данном этапе политической борьбы нужнее и естественнее террора! В катастрофических обстоятельствах спасают только крайние меры. Жесткий и беспощадный террор – это, если хотите знать, своего рода акт милосердия. Только по-другому называется.

– Я вас не понимаю, – озадаченно призналась Новосильцева.

– Такой террор, как правило, кратковременен. Но дает возможность избежать множества ненужных жертв, когда противостояние продолжается. Впрочем, зачем слова? Сейчас я вам покажу один документ. Точнее, выписку из него.

Он, не вставая с кресла, обернулся к столику у окна, взял свою офицерскую полевую сумку и стал в ней рыться.

– Тысяча чертей, – бормотал он, – куда же я ее девал? Ага! Вот – извольте, нежная тургеневская барышня…

И протянул ей листок.

– Французским владеете?

– Вполне, – ответила Новосильцева. – А почему на французском?

– Я же пишу для французских газет в первую очередь, – усмехнулся Грондейс.

Она принялась читать.

«Каждый гражданин имеет право задерживать, хватать и выдавать революционной власти заговорщиков, контрреволюционеров и других врагов народа. Это не только право гражданина, но и его святая обязанность.

Отменяется предварительный допрос обвиняемого. Достаточно того, что он изобличен революционным народом.

Если имеются материальные, а тем более моральные доказательства принадлежности арестованного к заговорщикам и врагам народа, то свидетели вообще не нужны.

Единственный закон для вынесения смертного приговора врагам народа – совесть судей, просветленных любовью к революции.

Никаких адвокатов врагам народа. Закон не предоставляет защиту заговорщикам.

Единственное наказание для врагов народа – смертная казнь. Приговоры революционного суда обжалованию не подлежат».

Дрогнувшей рукой Новосильцева вытерла пот со лба. Хмель мгновенно испарился, все слова куда-то исчезли. Бумажка выпала у нее из рук, но Грондейс ловко подхватил ее и невозмутимо сунул обратно в свою сумку.