Вернувшись во дворец Пахтыхтамайев, Пайя заперлась в покоях. За многие годы она привыкла к выходкам Ксайлана, но с возрастом переносила все тяжелее. Пайя не могла больше плакать – пролитых слез хватило бы на тысячу жизней. Мать народов Мааданда – мать, которая не смогла стать настоящей матерью. Все лучшие годы прошли в попытках подарить Ксайлану наследника. Безуспешных попытках. Двенадцать раз она носила дитя под сердцем – и двенадцать раз младенцы рождались мертвыми или жили считанные минуты, и с каждым умирала частичка ее души.
Пайя вспомнила сегодняшнюю церемонию. Горе Шикиэртов не слишком ее взволновало, хотя покойная Шираиша когда-то была ее близкой подругой. Она почти потеряла способность к сочувствию. Все время, пока стояла у подножия трибуны, она не могла оторвать взгляд от счастливой четы Челангов и их шестерых прекрасных дочерей. От ее глаз не укрылось, что пышные одежды Хенгалии были призваны скрыть вновь округлившийся живот. Похоже, Ченгал не оставлял попыток заполучить сына. Пайя с трудом подавляла душившие ее зависть и горечь. И они еще не довольны, что у них рождаются только девочки! Да будь у нее хоть один живой ребенок, неважно, сын или дочь, она была бы самой счастливой в мире! Но, видно, род Пахтыхтамайев проклят.
Прежде Ксайлан любил ее, Пайя помнила, как светились нежностью его голубые глаза. Но с каждым потерянным ребенком они все больше приобретали серо-стальной оттенок, и в них росла ненависть, с годами превратившаяся в настоящее безумие. Ни одна живая душа в Мааданде не знала, что ей приходится выносить от светлого верхала, которого боготворила вся страна. Много раз она хотела свести счеты с жизнью. Сдерживала клятва верности, данная Ксайлану много лет назад. Но чем дальше, тем больше Пайя осознавала, что жизнь прошла зря и теперь лишена смысла. Пайя закрыла глаза. Как было бы хорошо никогда больше не открывать их…
Матерь народов провела рукой по ожерелью, в которое были вплетены двенадцать крупных жемчужин. Она считала, что в каждой обитает душа одного из ее младенцев. Поглаживая их по очереди кончиками пальцев, представляя, как ее обнимают маленькие ручки и детские голоса повторяют «мама», она стала шептать их имена:
– Найвин, Касилиэйн, Тэвайна…
Кигилы возвращались домой в молчании, придавленные мрачной торжественностью церемонии. Их сородичей всегда хоронили намного проще и, хотя старшим сегодняшняя церемония была не в новинку, Ки-Клат и Ги-Мла были просто ошеломлены. Их юные головы не были загружены философией о жизни и смерти, но сейчас, под влиянием увиденного, они смотрели в стороны, погруженные в свои мысли.
– Это потрясающе, – сказала Ги-Мла задумчиво, – хотела бы я, чтобы и меня так похоронили.
– Родители не зря отправили тебя сюда вместе с братом, – ласково произнес дядя, истолковав мысль девушки по-своему, – здесь, в Мааде, мы устроим твою судьбу наилучшим образом. Если войдешь в клан Шикиэртов или Челангов, у тебя будет роскошная жизнь и роскошные похороны.
Ги-Мла вздохнула. Ки-Клат станет преемником, будет управлять кланом, а ее жизнь всего лишь «будет устроена». И зачем она родилась девочкой?
Пихомор засиделся в кабинете за полночь. Его работоспособность поражала даже самых выносливых советников, он считал, что годы не властны над ним, хотя в черных как смоль волосах появились седые пряди, а время подсушило когда-то великолепные мускулы. Из окна веяло особой свежестью, какая бывает в самом начале осени, из сада поднимался аромат ночных цветов. По приказу Митверхала садовники высаживали множество растений, которые днем погружались в сон, являя миру красоту лишь в темное время. Особой любовью Пихомора пользовались мракилии – длинные лианы с ланцетными листьями и крупными полупрозрачными, излучающими мягкое свечение цветами. На столе митверхала в широкой золотой вазе всегда плавали несколько цветов – он считал, их аромат придает ясность мысли.
