– А ведь мы все коммунисты, – вставила своё слово Татьяна Борисовна, работавшая в первом отделе, занимаясь секретным делопроизводством.
– Не все, – задумчивым голосом произнесла Наталья Германовна. – Я, как известно, беспартийная.
Она произнесла это таким тоном, с такой интонациёй, где слышалось сожаление о том, что она не вступила в партию, из которой в последнее время стали многие выходить, и которую теперь вовсе запрещают.
Настенька слушала всё вполуха. Утомлённая перелётами (подумать только – она сегодня утром ещё была в Москве, которая казалась теперь где-то за тридевять земель), впечатлениями от насыщенного событиями дня, встречами и застольными разговорами, она готова была здесь же сидя заснуть и уже клевала носом, когда Леонид Александрович, только взбадривавшийся напитками, неожиданно запел на чисто украинском языке:
Рiдна мати моя, ти ночей не доспала
I водила мене у поля край села…
Евгений Николаевич и Василий Александрович тут же подхватили хорошо знакомую им песню, и получился бы мужской хор, если бы тотчас к ним не присоединился единственный женский голос Натальи Германовны, которая, как и её муж, тоже была украинкой и любила петь.
I в дорогу далеку ти мене на зорi проводжала,
I рушник вишиваний на щастя дала.
Настенька с трудом распахнула глаза, поднимая голову, но усталость и выпитое шампанское и пиво делали своё дело и упорно опускали ресницы Настеньки. Поющие не сразу, но заметили спящую девушку и, разбудив её всеобщим смехом, разрешили ей идти в свой номер и насладиться там сном до утра, обещая не будить её рано, сами же остались за столом продолжать пить и петь.
4.
Утро пришло неожиданно быстро. Оно впорхнуло лучом солнца вместе с голосом крикливой чайки, усевшейся на подоконник. Внезапно открыв глаза, Настенька с трудом осознала, где она находится. Увидев за стеклом окна большую белую птицу с загнутым клювом и довольно хищным взглядом маленьких глаз, она подумала, что это ей снится, но потом вдруг в голове промелькнул весь вчерашний день, и она поняла, что чайка настоящая и пора, наверное, вставать.
Едва она успела умыться, привести себя в порядок, вскипятить чайник и выпить чашечку кофе, стоя у раскрытого окна и любуясь с высоты четвёртого этажа прекрасным видом фиорда, с поднимающимся над ним ярким солнцем, как зазвонил телефон. Звонил шеф Василий Александрович.
– Вы уже встали, Настасья Алексеевна?… О, уже и кофе пьёте? А я хотел пригласить вас позавтракать… Не хотите? Но вы всё-таки зайдите, как освободитесь. Я хочу вас с кабинетом вашим познакомить и ввести в курс дела, а то завтра приступать к работе прямо с утра.
Но Настенька вспомнила, что говорилось ещё в аэропорту, и спросила:
– А разве мне со всеми вновь прибывшими на переборку картошки не идти?
– Нет, это вас не касается. У меня тут без переводчика столько работы накопилось по переводу писем и прочего, что я попросил директора вас освободить от этой повинности новичков. Обойдётся картошка без вашего участия.
Но, когда Настенька через некоторое время пришла и позвонила в дверь соседнего номера, то там её ожидал приятный сюрприз. Василий Александрович, одетый почти по-домашнему в серые брюки и белую рубашку без галстука, широко улыбнулся и, приглашая жестом войти, сказал без обиняков:
– Вы же, конечно, хотите позвонить домой, сказать, как доехали. Можете это сделать сейчас с нашего телефона бесплатно.
