Вот наши святые отцы… Нил Сорский занимался насилием над собой? Или святость дана ему природой?
Алеша Карамазов, а вдруг в нем папино сладострастие проснется? Возможно? – Значит, всё-таки насилие?
Первыми добычей чертей на некоторых иконах становятся священники. Гордыня – я выше окружающего мира – это грех, зернышко фашизма, не исчерпанного в Европе в первую очередь. Я благородный человек, а ты… извини.
Лечение от «благородства» – юродство? Юродство, в разной степени, почти во всех героях Достоевского, особенно много его в наших любимых, в самых знаменитых персонажах. Поступить себе во вред, осознанно, по непреложной надобности – это способ покаяния, это рывок к чистоте.
Толстой только декларирует стремление своих персонажей к такому очищению (уход Протасова из семьи, от «стыда»), Достоевский рисует это внутри характеров, и, если подумать, то это богоискательство.
В наше время юродивые – злые и агрессивные – бомжи. Мы извратили даже юродство. Не осталось у нас такого лекарства от фарисейства.
Может быть в том, что мы считаем себя недостойными, виноват Бог? Да, кто недостоин, так это Он. Назови Его природой или еще как, недостойна, ложна Его идея разумного существа. Вот человек глядит на небо. Оно же рядом надо мной. Наглядеться бы на небо до смерти. Щекой бы его коснуться и языком попробовать. Но где же я? Глаза бы в него вбить как гвозди, чтоб не отодрать, но где они, твои глаза?
Никак, никак тебе себя там, перед небом не отыскать. Не может человек соотнести себя с небом. Всячески его всуе поминает, дотягивается до него рукой, а соотнести не может, и небо, небо над ним совсем бесцветное.
Вот тебе и разумное существо. Все остальные существа согласны с небом вполне. Перед ними не стоит такая задача. А человек? Только и забот, что натягивать новую домотканую рубашку моральных постановлений для того, чтобы тут же начать исподтишка рвать ее на себе.
Пусть он начинает размышлять. Кто его ведет? Бог, черт, боль, страх? И до чего он додумается? Если он вооружен знанием, то, возможно, занят наукой. Исследование, проникновение в природу – поиски Бога. Любое новое знание, не ставшее общим достоянием, знание внутри головы – Бог. Но, доступное другим, оно чаще всего становится извращением, поскольку природа социума – не ангельская…
Хорошо, пусть теперь он швыряет ржавые ключи логики на землю и начинает не жить, а чувствовать. Что более пагубного можно себе представить? Он одержим идеей благостности своего состояния. Страсть – огонь. Огонь очищает. Деревянное, глиняное – футляр – сгорает. И вот она сердцевина – ангельская белизна-чистота. Здравствуй, святость. Но что это? А не болен ли он?
Это крайности, а если человек чего-то достиг, и прошел уже через крайности, то какая глубокая печаль, переходящая в оцепенение, им овладевает. Отчего? – Ложность разумного существа. Оттого и жизнь наша часто кажется нам ложной, хоть этого и быть не может на самом деле.
Вот возьми твою жизнь. Что в ней?
Думать о смерти я начала ровно в семь лет, когда восьмого июня умер мой любимый дед. После похорон мы уехали на дачу в деревню Тарычёво. Сразу за домом начинались луга и овраги. Мысли мои в одиноких прогулках по окрестным тропам я помню до сих пор. Сравнивая себя с многочисленными родственниками, кузинами и кузенами – мы летом жили все вместе – я твердо решила, что я – другая, а значит должна скоро умереть. Это не было печалью, это было тишиной. Думаю, такая работа, если началась, ее уже не остановить. Кого она из тебя делает, святого, злодея или – два притопа, три прихлопа, об этом ты получишь от жизни уведомление ближе к концу.
