Его фамилия Кокошин, он попросил в ЗАГСе заменить на Какашина, чтобы шокировать народ, тоже наш, хоть и с закидонами. Больше всего помешан на выискивании моментов, вокруг которых можно плясать с бубном и ликующе орать: «Вот в какой сраной стране живем!», и неважно, берется сравнивать стоимость добываемой нефти в арабских странах и в Сибири или стоимость бананов в Москве и в Африке, он сам над этим не задумывается и другим не дает, а если кто-то укажет на некорректное сравнение, сразу орет победно: а-а, ты патриот? И становится стыдно, словно ты нечто вроде гея.
По его утверждениям, в нашей стране все только плохо и очень плохо, а в западном мире – только очень хорошо и просто замечательно! И в поддержку такой идеи он сутками напролет шарит по инету и постоянно находит что сравнивать, совершенно не заботясь о корректности, важнее броскость, потому при сравнении стоимости велосипеда в Нью-Йорке и КамАЗа в Москве всегда можно с уверенностью и громогласно заявить, что у них там все дешевле!
И хотя мы сами такие, любим поговорить, в каком говне живем и что зажравшаяся власть ни хрена не делает для страны и народа, но Гаврик вообще зашкаливает, то ли настолько туп, то ли заполнен от жопы и до ушей эмоциями, таким нацеленным уже не до проблесков мысли.
– Толян, а что я надыбал! – заорал он. – Хошь, покажу?
Я помотал головой:
– Нет, спешу.
– К Данилу? Пойдем вместе. Я все собирался покачаться…
– Там все ушли, – сообщил я. – Уж поздно.
– Так это здорово, – сказал он. – Мне бы так, чтоб никто не упал в обморок, когда скину рубашку.
– Не поможет, – сказал я с сочувствием. – Там кроме Данила будет и Люська.
– Эх, – сказал он, – ладно, не стану ее пугать своими бицепсами. У меня знаешь уже сколько? Двадцать два!
– Перебор, – сказал я. – Мог бы остановиться на двадцати одном. Очко так очко.
Он наконец врубился, обиделся.
– Ладно… У тебя где-то тридцать пять?
– Тридцать семь, – сказал я скромно.
– Ну вот…
Качалка закрыта на толстую железную дверь, ибо это официально не качалка, а бомбоубежище, но жильцы приняли решение, что лучше пусть молодежь их дома устает до чертиков, стараясь отжать от груди заветную сотку, иначе девчонки и не посмотрят, чем будут носиться на мотоциклах по улицам и попадать под грузовики.
Я стукнул в дверь, Данил открыл, кивнул Гаврику, тот с завистью окинул его восхищенным взглядом.
– Анимал, настоящий анимал!.. На тебе все само растет!
– Ага, – согласился Данил мрачно, – само. Как же, само, ну да.
Мы спустились по ступенькам в царство железа, наклонных скамей и станков Смита. Данил указал на металлический стеллаж, где среди разнокалиберных гантелей яркими наклейками цветут две упаковки пива.
– Жаждущие, можете приступать… Зяма прислал эсэмэску, а Валентин придет через десять минут.
– Он аккуратный, – сказал я, – будет минута в минуту.
– Ты его знал раньше? – спросил Данил.
– Нет, но человека видно сразу…
– Это тебе видно, – буркнул Данил, – а я вот, сколько ни присматриваюсь, все равно наегивают, как британцы какого-то Махатму.
Гаврик, рисуясь, лихо выбирал из пластмассовой упаковки банки с пивом, Данил поднялся наверх и вернулся с Зямой и Грекором.
– Привет, – сказал Зяма, – приятно смотреть на вас! Как только подумаю, что каждый из нас – самый быстрый сперматозоид из трехсот миллионов, сразу такое уважение… Мы – лучшие!.. Мы уже победители!
Данил присмотрелся к Зяме, поинтересовался:
