Я дохожу пешком до места, в котором мне не удавалось сомкнуть глаз без кошмаров на протяжении долгого времени. Место, которое хочется сжечь и никогда не вспоминать. Однако мама слишком любит этот дом, а я люблю ее. Поэтому он все еще стоит во всем своем великолепии на фундаменте, заложенным моим отцом, и хранит в себе худший день моей жизни.
Мама появляется на пороге в пушистых тапочках раньше, чем я успеваю дойти до дома. Боже, у этой женщины есть встроенный радар.
– Что ты тут забыл? – хмурится она, когда я подхожу.
Я целую ее в щеку и вскидываю брови.
– Всего лишь свою мать и дочь.
– Не придуривайся, Натаниэль. Ты знаешь, о чем я. – Она качает головой, ее седеющие кудри подпрыгивают, а голубые глаза стреляют в меня лазерами.
– Может, мы уже зайдем внутрь? Ты в тапочках и в банном халате, а на твоем лице ошметки огурца.
– Я делала маску. – Мама пожимает плечами, сбрасывая кусок огурца со лба. – У меня маленькая внучка, ее бабушка должна быть красивой.
Я усмехаюсь и проталкиваю маму в дом, запирая за нами дверь.
– Ты всегда красивая. Особенно без овощей на своем лице.
– Подлиза. – Мама встает на носочки, чтобы поцеловать меня в щеку.
– Это чистая правда, мама.
Серьезно, эта женщина была прекрасна в любом возрасте. Сейчас у нее чуть больше морщин, движения уже не такие грациозные, но ее глаза до сих пор излучают свет, а улыбка и звонкий смех несут в себе молодость души.
Я прохожу в темно-синюю кухню, выполненную в классическом английском стиле. Золотые витиеватые ручки, сделанные отцом, украшают ящики, а за стеклянными дверцами шкафов стоят в ряд чайные сервизы, которые он привозил маме на день рождения из Франции. С течением времени здесь ничего не меняется и, скорее всего, не изменится никогда. Если только дерево кухонного гарнитура не начнет разваливаться от старости лет. И даже в этом случае мама, вероятнее всего, отреставрирует эту мебель, чем вынесет ее на помойку.
Я наливаю стакан воды из кувшина, который старше, чем я, потому что его подарили на свадьбу моих родителей, и делаю жадный глоток, пытаясь избавиться от кислого привкуса во рту.
– Почему ты не поехал к себе домой? – спрашивает мама, опускаясь на стул в столовой.
– Я хотел проведать Хоуп. – Я тупо смотрю в стакан с водой, мечтая утопить там свою тревожность.
Мама вздыхает, ее пальцы теребят бисер столовой салфетки, купленной отцом в каком-то итальянском антикварном магазине.
– Ты мог просто позвонить из своей постели, перед тем как со спокойной душой лечь спать и отдохнуть.
– Я знаю, мама, но я уже здесь, потому что хочу быть со своим ребенком.
– Потому что ты одинок. – Она вскидывает руки, а я сжимаю челюсти. Меня сложно разозлить, но именно этот разговор пробуждает во мне агрессию. – Не пойми меня неправильно, милый, это прекрасно, что ты так привязан к Хоуп, но нельзя делать своего ребенка единственным смыслом жизни. Тебе нужно найти радость и любовь в ком-то…
– Мама. – Мой взгляд велит ей прекратить,
– Натаниэль. – Она не уступает и отвечает не менее грозным выражением лица.
– Тебе напомнить, как появилась Хоуп?
Это результат «лучшего секса», в котором я искал радость в каждой встречной. Искал, хоть что-нибудь, что поможет мне не испытывать равнодушие и долбаную пустоту. Теперь у моего ребенка нет матери, и она несет на себе все мои проблемы.
– Это все не важно, потому что у этой девочки есть самый лучший папа.
