Мартин фыркнул.
– Хм? – Заноза передал ему бутылку.
– Вспомнил, как ты с Калиммой сцепился.
– С леди Калиммой? – упырь некоторое время смотрел на отражение фонарей в воде, – Мартин, это называется дискуссия, а не «сцепился».
– Ну да, ну да. Леди Калимма, вы косная, зашоренная, тупая и не видите дальше своего носа! Это дискуссия по-английски или по-американски?
– Я никогда не сказал бы ничего подобного ни одной леди.
– Потому что ты джентльмен, – Мартин сделал глоток и вернул бутылку, – мы все уже в курсе, да.
Если быть точным – а Заноза любил точность, и редко грешил против нее – он не сказал Калимме, что она зашоренная, тупая и все остальное. Тут не поспоришь. Разговор происходил у них в гостиной, у них с Лэа. Калимма пришла в гости под вечер, застала Занозу, и мягко так пожурила его за то, что он, в обход неписаных законов Тарвуда, получил разрешение на строительство мельницы.
Это было интересно. Выяснилось, что упырь по-прежнему непредсказуем.
Мартин дважды был свидетелем критики в его адрес. Первый раз – когда Заноза проломил стену особняка в Монце, вместо того, чтобы выйти через дверь. Второй – когда Мартин сам его материл за то, что он дал пистолет неконтролируемой, безбашенной девчонке, и, в буквальном смысле, рисковал своей головой. С Лэа Заноза вообще не спорил, Мартину заговорил зубы и получилось, что его и ругать, вроде не за что. На полушутливое недовольство Калиммы реакция должна была быть какой-нибудь… такой же. Либо согласиться и выкинуть из головы, либо – голову заморочить, но ни с чем не соглашаться. Оказалось, однако, что есть еще варианты.
Заноза, выслушав Калимму, с искренним интересом спросил у нее, какие она видит альтернативы огорчившим ее переменам ландшафта? Сделать мельницу и плотину невидимыми? Но как быть с новообразовавшимся прудом? Делать его невидимым бессмысленно, потому что отсутствие части реки все равно бросится в глаза. Оставлять его видимым – тоже бессмысленно, потому что получится, ландшафт все равно изменился.
На этом этапе Мартин заподозрил, что о заговаривании зубов речи не идет. Можно было вмешаться и остановить Занозу, но никакая сила на свете не остановила бы Калимму, заподозрившую по отношению к себе сарказм. Ну, к тому же, Мартину стало интересно посмотреть, что будет.
Калимма сказала, что мельница не нужна. Сказала, что потребности подданных ей хорошо известны. И про боголюбовцев с ручными жерновами, и про горожан, с мукой из Порта, сказала тоже.
Мартин никогда не видел, чтобы кто-то выходил из себя настолько быстро, как это случилось с Занозой. И на его памяти только Кот, выходя из себя, становился настолько спокойным. Мертвенно-спокойным.
– Я, – сказал Заноза тоном таким холодным, словно вообще не испытывал эмоций, – ненавижу. Косность. Зашоренность. Неспособность видеть дальше собственного носа. А сильнее всего я ненавижу тупость. С вашего позволения, – он встал и поклонился обеим дамам, удивленной Лэа и ошеломленной Калимме, – я вас оставлю. Курить в присутствии сразу двух леди для меня совершенно неприемлемо.
– Что я такого сказала? – пролепетала Калимма, когда за Занозой захлопнулась входная дверь. – На что господин Сплиттер разозлился? Мельницы… плотины… Разве я против прогресса? Да у нас даже фабрики есть! И электричество! Пусть будет мельница, это же хорошо. Зерно молоть… на мельнице. У боголюбовских девушек станет больше свободного времени. И у женщин. Они начнут больше читать.
