– Можно я соберу мощи святых мучеников? Королева-вдова просила.
– Унгерих велел никого не пускать к кострищу, – возразил я.
– Никого из готфов… – улыбнулся Ольг.
Я махнул рукой… И пошел спать.
До обеда я промучился со сложной схемой энергоснабжения нового объекта. Сколько ошибок! Надо звонить проектировщикам… Впрочем – сначала завершить проверку. И тут я вспомнил, что почти неделю назад обещал позвонить Жене Журову, уже известному молодому поэту, улыбчивому, добродушному рязанскому парню, с которым судьба свела в одной из литературных студий. О его стихах Шляховский скептически заметил: «есенинщина». А мне нравятся стихи Сергея Есенина. Впрочем, Мандельштам и Пастернак кажутся ближе… Хотя это, возможно, из-за влияния тех, с кем я близко общаюсь…
Когда из нашего «штаба производства» все ушли на обед, я набрал номер телефона Жени.
– Алло, – я сразу узнал его голос. – Это я, старик. Прости, что долго не звонил. Дела закрутили. Необходимость встречи не пропала?
– Нет, – услышал я в ответ, – это – необходимость для тебя! А кроме того, просто хотелось увидеться, поговорить… Можно даже сегодня. У меня как раз два «пригласительных» в Дом литераторов. На вечер, может быть, идти совсем не обязательно. Посидим в «гадюшнике», попьем кофейку, поговорим… А?
– Идет! Во сколько?
– Давай без четверти семь? Только постарайся не опаздывать. А то после семи могут и не пропустить. Там сейчас новые строгости ввели. И мы с тобой пока еще не члены Союза писателей…
– Договорились, – я положил трубку и пошел обедать в ближайшую «Пельменную». Очередь была такой, что захотелось вернуться на работу и там просто попить чаю. Но тут меня окликнули. Это был Борис, стоящий уже у самой «раздачи».
– Где ты ходишь? – нарочито громко сказал он. – Занял очередь, стою, жду, а ты где-то прохлаждаешься.
– Да вот, схему вычитывал, увлекся, – ответил я, подлезая к нему под турникетом, отграничивающим очередь от зала, – ну как, твоя еще не родила?
– Нет, – улыбнулся Борис, – ждем со дня на день.
– Первенец? – поинтересовался я.
– Ты что? Тре-е-тий! – засмеялся он в ответ, но тут же нахмурился. – А может быть, третья…
– Что, две девчонки?
– Угу… А я хочу парня!
– Правильно. Но про таких, как ты, говорят: «Ювелир!». Мы сели за один столик.
– Пельмени здесь хороши! Я нигде в общепите таких не едал, – махал он перечницей. – Ну, как схема?
– Ошибок очень много. Надо звонить проектировщикам.
– Зачем? Укажи ошибки, напиши докладную, отнеси главному и – никакой головной боли! – пожал плечами Борис.
– Знаешь, я думаю, лучше устно безо всяких докладных договориться. А то получится, что я «стучу», – твердо сказал я. На том разговор и кончился. А часа в четыре меня вызвали к Хмурому.
– Ну, как работается? – дернул он подбородком, когда я вошел.
– Спасибо, стараюсь, – ответил я, не понимая, к чему он клонит.
– Не устаешь?
– Работа есть работа. Каждый, наверное, устает, – пожал я плечами.
– А что ж панику сеешь, на проектировщиков напраслину наводишь, мол, схемы плохо составлены, брак гонят? И что, мол, из-за них трансформатор полетел… – лицо Хмурого приобрело малиновый оттенок.
Кровь ударила мне в голову:
– Я этого не говорил! А схемы по последнему объекты – шестому – действительно никуда не годятся. Давайте при всех инженерах рассмотрим.
– Ишь ты, вече новгородское захотел устроить… Решать, что делать и как, здесь буду я. А социалистическую действительность искажать не позволю. Не прекратишь своих выпадов, уволю, да так, что в ассенизаторы не устроишься. Наше дело – исправлять ошибки на бумаге, чтобы потом трансформаторы не горели. За это тебе сто восемьдесят рублей в месяц платят. Иди, работай, – и он отвернулся от меня.
