– А можно ли узнать, чем необычна эта охота? – спросил я. Ольг перевел.
– Вы все сами увидите. Это будет полезно каждому из вас, – опять криво усмехнулся Гердрих и поскакал к остальным телохранителям.
Конский топот приближался. На опушку выехал Унгерих, окруженный оруженосцами и телохранителями. Поверх золоченого наборного доспеха на нем была надета шкура крупного волка, увенчивающая шелом зубастой пастью с драгоценными камнями вместо глаз.
Обычно хмурый, теперь он громко смеялся, очевидно, предчувствуя веселую добычу. Что-то говорил Гердриху, жестикулируя рукой в жесткой кольчужной перчатке, унизанной драгоценными перстнями. Но взгляд его был холоден, словно взгляд волчьей головы на шеломе.
Наша дружина отчеканила жест приветствия и, сняв шеломы, застыла со склоненными головами. Король милостиво кивнул. Подтягивалась остальная часть свиты. Впереди нее скакала жена Унгериха Гаафа, их дочь Дуклида и молодая королева-вдова Алла, жена старшего брата нынешнего короля, которого, говорят, убили христиане. По виду она была не намного старше племянницы. Удивительно: намечалась веселая охота, а глаза у всех трех женщин были заплаканы. Впрочем, это – их дела.
Подскакали слуги и служанки королевы. Лица многих тоже были почему-то грустны. Не в пример князькам, составляющим большую свиту короля.
Телохранители уже перескочили брод и остановились на другом берегу реки. Только Гердерих остался рядом с Унгерихом. Все что-то или кого-то ждали.
И вот на берег, где собралась вся свита, пешие воины выгнали десятка два готфов, попарно закованных в тяжелые деревянные колодки. Здесь были старики, взрослые сильные мужчины, отроки, женщины, некоторые из которых держали на руках младенцев. Их согнали в кучу. Унгерих подскакал к ним и, объезжая вокруг, громко обратился к колодникам:
– Вы или ваши сообщники убили моего любимого старшего брата, который был для меня, как отец, – переводил мне тихо Ольг. – Он не успел оставить после себя наследника – вы пресекли его благородный род!
Каменный подбородок Унгериха дернулся.
– Вы оставили вот эту молодую женщину, – он показал на королеву-вдову, – без детей, без любимого мужчины, без семьи ради какого-то Распятого чужеземца. Вы предали наших богов, а значит, и наших предков! Вы пожираете человеческую плоть и пьете человеческую кровь. И этим вы хуже хищных зверей! И за это вы достойны только жестокой смерти. Но ради памяти моего доброго и милостивого брата я тоже желаю проявить милость. Я сейчас, здесь освобожу и даже награжу каждого, кто отречется от Распятого.
Люди в колодках молчали. Я не увидел слез в глазах даже у женщин. Все они смотрели вверх. Но не на Унгериха. Их губы что-то шептали. Но неужели конунг собирается казнить их прямо здесь и сейчас? А как же охота? Уж не на них ли он собирается охотиться, не об этой ли необычайности охоты говорил Гердерих?
Между тем Унгерих продолжал:
– Не хотите! Ну что ж. Тем не менее моя милость выше вашего безумного упрямства. Я уже сказал, что вы хуже диких зверей. Так пусть ваш Бог поможет вам в единоборстве с дикими зверями, которых гонят сейчас сюда мои люди. А я отпущу каждого, кто останется жив, победив волка, медведя, вепря или оленя, дам ему кусок добычи за то, что он помог мне поохотиться.
Круто развернув коня, он махнул рукой и подскакал к королеве. Но обратился громко к вдове брата:
– Я надеюсь, сестра, что вы останетесь довольны, когда увидите собственными глазами отмщение крови вашего мужа. А ты, дорогая, и ты, дочка, – обратился он к Гаафе и Дуклиде, – получите удовольствие от охоты.
