В это время воины принялись снимать колодки с людей, одновременно связывая их за руки по двое короткими веревками. Закончив с этим, колодников погнали через Черный Брод в чащобу.
Вслед за ними побежали воины и псари с собаками.
– Это – христиане, – шепнул мне Ольг.
– А тебе-то что?! Наше дело – охрана! – я почувствовал, как почему-то раздражаюсь на юного дружинника. – Унгерих прав: за такие преступления, которые он назвал, эти люди не достойны даже человечной казни… От меня ни на шаг!
Подбоченясь, Унгерих затрубил в золоченый рог и ринулся на другой берег реки. Свита помчалась за ним. Но несколько человек из свиты остались на месте. Я понял, что они ждут, когда королева, королевна и королева-вдова последуют за своим господином. Когда же и те пересекли реку, я жестом показал дружине, как мы должны двигаться, и сжал колени так, что конь взвился на дыбы.
– Вот видишь, – крикнул я на ходу Горемыслу, – мы будем охранять, а не загонять. Возьми на себя правый фланг. А Волгус пусть возьмет левый.
И я бросил своего коня в реку.
Сначала женщины не очень-то торопились… За ними шагах в пяти ехали служанки и мелкие князьки с женами. А уж затем – мы. Шагах в десяти по обе стороны от меня между вековых деревьев мелькали ближние фигуры наших дружинников.
Вдруг я увидел, что королева Гаафа что-то шепнула королеве-вдове и все трое пришпорили коней. Стали слышны звуки рогов и трещоток. Значит, загонщики, двигающиеся навстречу нам, уже недалеко.
Неожиданно слева впереди раздался человеческий крик. Нет, это был не крик, а вой – на два голоса. Такой вой мне приходилось слышать только однажды. Я тогда привел дружину из очередного похода на северных лесных дикарей, совершавших набеги на земли Унгериха, и спешил по переходам замка, чтобы доложить о победе. Гердерих, встретив меня, сказал, что король сейчас занят: допрашивает римского лазутчика в подземелье. Однако, узнав о цели моего прихода, повел меня к Унгериху.
Вот тогда-то я и услышал вой человека, у которого вытягивают жилы… Умереть в бою – почетно для воина. Но даже от мысли оказаться на месте того несчастного у меня до сих пор холодеет спина. Впрочем, это их, готфские дела…
Услышав вой в лесной чащобе, королева Гаафа резко развернула коня на звук и пришпорила его. Ей последовали и другие.
Шагов через пятьдесят я увидел столпившихся воинов. Между ними лежал издыхающий огромный вепрь, весь утыканный копьями и рогатинами. А рядом с ним было кровавое месиво, из которого торчали белые кости. Приглядевшись, я понял, что это два истерзанных человеческих тела. А на клыках издыхающего зверя было нанизано окровавленное тельце младенца…
Если бы у меня на родине такое сделал человек, его приговорили бы к разъятию: привязали бы за ноги к двум коням и проскакали бы на них по разные стороны от изваяния Перуна. Но тут убийца – скотина…
– С первой добычей! – услышал я веселый голос незаметно подскакавшего Унгериха. – Жаль, что шкуру попортили, – дернул он подбородком, едва взглянув в сторону картины убийства.
– Ваше величество, прикажите похоронить, – сквозь слезы попросила королева-вдова.
– А разве зверей хоронят?! – усмехнулся Унгерих. – Нехорошая у вас жалость, сестра. Неарийская. Это же первое отмщение убийцам вашего мужа и моего любимого брата… Оставить так. Падаль – она и есть падаль. А добычу несите к Черному Броду. Да освежуйте поскорее.
