– Проснулся я рано, на удивление выспавшимся. Погода была такая, что о вчерашнем дожде напоминала только чистая и ровная дорога, без малейших признаков следов моего протектора. Вымыта, как после поливальной машины! Вернуться по следам было невозможно, их просто не было, а куда я вчера в дождь сворачивал, естественно, я не помнил. Я потрепыхался около двух часов и по просёлочным дорогам и по лесным, и пару раз с замиранием сердца даже прорывался по чуть заметным тропинкам, но мой природный реализм, объединившись с окружающей действительностью, быстро придушили утреннюю надежду на хорошее. Я заблудился. Нет, дороги были, было много дорог, но какая из них куда вела, известно было только местным краеведам-любителям. Сам понимаешь, в какой стороне искать краеведов, я тоже не знал.
Дурацкая привычка из молодости ещё возить с собой канистру с бензином немного грела душу, но только немного, поскольку телефон, который я выключил во время дождя, так и не включился. Потом мне это даже немного помогло, но тогда я ещё не знал, что будет дальше. Восторги сменились напряжением, стали затекать и уставать мышцы, я проклинал себя за то, что решился на эту дурацкую затею, но дело было сделано: я один, без связи, даже без мало-мальски понятной карты оказался в полностью незнакомой местности. Солнце не спасало, потому что любое направление, которое, как я считал, приведёт меня назад, начиналось на той дороге, которая, извиваясь между одной ей ведомыми преградами, в конце концов поворачивала и уводила меня в совершенно неожиданную сторону. За этими дорожными лавированиями подобрался полдень, что сподвигло меня к единственно правильному решению: выбрать любую дорогу и ехать по ней до конца, а в конце наверняка найдутся люди, вода, обед, электричество, бензин и карта.
Дорогу я выбрал наугад. Была она не лучше и не хуже других, и не то чтобы она была ближе ко мне, а просто: я решил, что ехать по этой дороге и есть моя судьба!
Сашка криво усмехнулся, вдруг снова вспомнил о своей сигаре, вытянул из костра веточку с угольком, и всё-таки раскурил её. Окутав себя облаком сигарного дыма, он посмотрел сквозь него куда-то в ночь, и снова с обречённым сожалением проговорил:
– Судьба! Как далеко всё заходит, если взять за труд подумать! Ты никогда не замечал, что если взять мысль «что было бы, если было бы…» и начать её думать, то при некоторой настойчивости всегда доходишь до своего рождения, и понимаешь, что расследовать дальше бессмысленно: либо это всё до крайности случайно, либо определено с такой тщательностью, что твои мозги и способности тут явно лишние.
У меня отсутствовала Сашкина настойчивость, и в таких мыслях до своего рождения я так никогда и не добирался. Мой мысли подламывались гораздо раньше, мягко и ненавязчиво намекая, что полез я не туда. А Сашка продолжал философствовать:
– А если мозги твои лишние, то ты тогда сам чего стоишь? Чем определяется твоя нужность в этом мире? Способностью размножаться и плодить себе подобных? А что такое «себе подобный»? Такой же прямоходящий, способный размножаться, или всё-таки «человек думающий»?
Такие мысли тоже приходили иногда в мою голову, но ничего с собой не несли, кроме расстройств и депрессий. И если мои среднестатистические мозги с трудом это выдерживали, то одолеевские завкафедровские и вовсе могли его разобрать по молекулам, поэтому я сшиб его с этих крамольных мыслей, зашевелившись и сделав вид, что захотел раскурить свою сигару, мягко его оборвал:
