– Ты сказала что-то о сыне Элизабет, – говорит Хелен. Мы сидим у нее в столовой, и она нагнулась, чтобы достать салфетки. Кэти стоит, прислонившись к дверному косяку, на ее лице глуповатая улыбка. Она шлепает по клавиатуре маленького переносного телефона, что нынче в моде.
– Разве?
– Да. Его зовут Питер. – Хелен плохо слышно, потому что она засунула голову в шкаф для посуды.
– Кажется, я разговаривала с ним, – сообщаю я, перебирая записки.
Они свалены в одну кучу, и я не могу вспомнить, за какой дверью он находился. За той, в которой было матовое стекло, или той, с сильными потеками краски? Это я не успела записать.
– Да, и с Элизабет все в порядке.
Продолжаю перебирать листки.
– Ты говорила об этом, мам. – Хелен высовывает голову из шкафа и смотрит на меня.
– Я говорю, он сказал, что с ней все в порядке.
– Тогда это хорошая новость.
Она выпрямляется и кладет на стол стопку салфеток. Я, нахмурившись, продолжаю перебирать записи.
– Не знаю, – отвечаю я. – Он отругал меня.
Хелен с силой захлопывает дверцу посудного шкафа, так что дребезжат тарелки на серванте. Этот звук вызывает во мне короткую вспышку раздражения. Хелен накрывает верхнюю тарелку рукой, чтобы унять звук, после чего поворачивается, чтобы накрыть стол скатертью. Она делает это неаккуратно, и у нее никак не получается расправить ткань.
– Могла бы и помочь, – укоряет она Кэти.
Моя внучка кивает и, не отрывая глаз от телефона, отодвигается на фут от дверного косяка, но больше не приближается к столу ни на шаг.
– Он был очень сердит, – продолжаю я. – Хелен, если бы моя подруга позвонила тебе и сказала, что беспокоится обо мне, что бы ты сказала?
– Я бы сказала: не надо беспокоиться, потому что она у нас немного с приветом.
– Хелен!
– Ну, хорошо, хорошо, – моя дочь выпускает из рук край скатерти. – Я бы сказала: спасибо вам за заботу, но беспокоиться не о чем. За ней скоро придут люди в белых халатах.
Я вздыхаю.
– Отлично, я не стала бы говорить последней фразы. – Хелен снова берется за скатерть и тянет ее на себя.
– Но ты бы не стала сердиться.
– Нет, не стала бы.
Она обходит стол и, многозначительно посмотрев на Кэти, тянет на себя другой край.
– Понимаешь, Хелен, я не доверяю ему.
– Ох, мам.
– Только человек с нечистой совестью…
– Ты позвонила ему поздней ночью. Он разозлился, и тут нет ничего удивительного. Это не значит, что он соврал тебе или укокошил собственную мать.
– Я знаю. Но я думаю, что он что-то скрывает.
– Верно. Кэти. Ступай отсюда и бездельничай где-нибудь в другом месте. – Хелен открывает выдвижной ящик буфета и начинает что-то там перебирать. – Мам, возьми это и положи на стол.
Она протягивает мне несколько ножей и вилок. Я кладу их посредине стола и иду вслед за дочерью в кухню. Здесь пахнет розмарином и мятой. Надеюсь, что сегодня у нас будет вкусный барашек, но, зная свою дочь, склоняюсь к тому, что это будет какая-то очередная гадость, не то тофу, не то туфо.
– Мам! – произносит она и, обернувшись, наталкивается на меня. – Оставайся там и накрывай на стол, договорились?
– Прости, я забыла.
Я возвращаюсь в столовую и примерно минуту стою неподвижно. Не могу вспомнить, что мне нужно сделать. Слышу, что в соседней комнате кто-то есть.
– Я знаю, Кэти, но я ей сто раз говорила, – произносит голос. – Лучше бы она забыла.
Слышу какой-то невнятный ответ и снова тот же голос.
– Прикольно, черт побери!
Иду на голоса. Оказывается, это Хелен.
