И ее до сих пор люблю.
Нет.
Нет Корсар. Не любишь. Нельзя тебе любить. Давно бы уже понять пора – нет любви. А если есть – не для таких как ты.
Для таких как ты бабло. Даже власть не так важна. Власть – эфемерна.
Бабло реально.
Любовь – фейк. Вызубрил ведь уже, как «Отче наш»…
И девчонку эту ты ненавидишь. Она предала и подставила.
Значит и еще раз предаст, и подставит.
Ты должен защитить и себя и свое бабло от такой как она.
Но пока…
Пока ее должен защитить, потому что ее защита тоже в какой-то степени – в большой – с баблом связана. С баблом, часть которого твоя и тебе причитается.
Так что…
Отстраняюсь. Вижу, что она плывет…
Дурочка. Знал ведь, что она будет такая, податливая, страстная, от прикосновения текущая…При этом смущающаяся как девственница.
Что же с ней такое-то? Она вообще в себя придет? Или?
- Василиса? Ты как? Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь?
Блядь, я же забыл совсем, что ее… Главное, меня это не волнует. Ну, то есть, ясно, что я в ярости от того, что её кто-то касался, что посмели ей больно сделать. Но мне как мужику вроде как должно быть противно, что в нее кто-то пихал свою грязь… а меня это не парит.
Она для меня все равно чистой бы осталась, несмотря ни на что. Мне главное, чтобы она «кукухой» не поехала после этого. А то сидит. Улыбается как блаженная.
Твою ж мать.
А если она на самом деле тронулась? Тогда что?
Весь мой план по одному месту пойдет?
Если справка будет, что она «невменько»?
Так, «стопэ». Кто узнает, что она «невменько», даже если и так? Клиника моя. Товий – главврач, давний мой приятель, столько с ним прошли…
Он еще с моим отцом работать начинал.
Значит, сейчас главное, чтобы куколка поняла, что она под моей защитой.
Она моя.
О чем я ей и говорю.
А эта дуреха глазами хлопает, краснеет. Что? Так противно быть моей женщиной?
Блядь…
Вернуть бы ее сейчас такую, домой…
Так ее же муж-гандон и на порог не пустит. И что дальше?
Снова в ментовку? Снова по кругу?
Ладно. Понял все.
Не хотите – не надо.
Еще я бабам не навязывался…
Но в любом случае она должна четко понять. Ей НАДО говорить, что она моя.
Это ее гарантия.
Пока не понимает все равно. Но поймет.
Потом объясню подоходчивей.
Что-что, а объяснять я хорошо умею.
Отстраняюсь, понимаю, что весь ее ароматом пропах. Он везде. На пальцах, на руках, на груди, к которой она льнула.
А главное… в голове запах засел.
Хрен выветришь.
Вижу, хочет что-то сказать, но не успевает.
***
В смотровую, куда я принес девчонку, заходит Товий. Главврач, старый друг. Сразу меня «опускает» слегка – ну, ему можно. Ему я разрешаю.
Затем он уводит меня, а я покорно иду, понимая, что Василису сейчас будет гинеколог осматривать.
Нет слов, одни маты, а материться уже тошно!
Если мою малышку еще и заразить успели, суки…
Так. Она вообще-то не твоя, Корсар! Не хрен забываться!
Ты просто сейчас ей поможешь, потому что тебе это выгодно. И все.
На все четыре стороны пусть… Новых ищет себе Антонов-гандонов…
Товий видит, что я и сам «невменько», заводит в кабинет.
Балагурит, как всегда. Люблю его такого, но сейчас, честно, мне как-то сильно «по Фаренгейту» шуточки эти.
Наливает арманьяк, который я ему каждый раз из Франции почти что контрабандой привожу. И первым же вопросом – под дых!
- С чего ты взял, что ее насиловали?
Что? То есть как?
Смотрю на него, и сам не «отдупляю», он о чем?
- Тормоз ты Саша, и кретин. Всех завел. Меня напугал. Гинеколога, девочку бедную, мне будить пришлось за каким-то хреном, привозить сюда…
