А Василиса этого даже не замечала и бездумно отправляла в рот всякие вкусности, напрочь забыв, что несколько часов тому назад поклялась начать новую жизнь, направленную на похудание. Не помнила об этом и Гулька, капризно отодвигающая от себя то чак-чак[6], то пиалу с сухофруктами. И абика настойчиво продолжала угощать Ладову, таким образом удовлетворяя свою самую насущную потребность – быть полезной взбалмошной худосочной Гульназ, внешний вид которой вполне подходил под жалостливое определение «И в чем только душа держится?». «То ли дело ее подруга: какой простор для души!» – радовалась Хава Зайтдиновна и мечтала о том, что рано или поздно наступит время, когда тонкие низамовские кости обрастут мясом и Гулька станет напоминать девочку, а не высушенное насекомое.
Впрочем, сама Гульназ ни о чем подобном не мечтала. Во сне к ней настойчиво являлся придурок Бектимиров и делал всякие непристойные предложения: крепко прижимался, дышал в висок или в затылок, одним словом, до куда дотянется. Просыпалась Низамова растревоженная, сердитая, срывалась на абику, на родителей и даже всерьез подумывала о том, не рассказать ли все Ладовой, потому что держать все это в себе было невыносимо. Но всякий раз, когда она собиралась «вывалить все начистоту», происходило нечто, что придавало внятный смысл ее жизни и отвлекало внимание от всяких сомнительных глупостей, которые Гулька приписывала вмешательству нечистой силы и никак не связывала с пробуждающейся в себе сексуальностью. К тому же кандидатура Бектимирова никак не соответствовала ее представлениям о настоящей любви. И слава богу, потому что иначе она извела бы себя за то, что испытывает странное влечение к главному врагу всей своей жизни, доставшемуся ей в наследство от отца так же, как и родинка над губой.
Короче говоря, дел у нее было предостаточно, потому что мир был несовершенен и явно нуждался в улучшении. Над ним Гулька и продолжала активно работать, попутно исправляя ошибки природы или неправильного воспитания. Например, в случае с Ладовой.
Низамова пристрастно посмотрела в лицо подруге и смело разрушила царившую за столом идиллию:
– Не думай, Васька, что уши проткнули и дело с концом. У нас с тобой вообще-то другая задача.
– Какая? – Ладова чуть не поперхнулась.
– Худеть! – объявила Низамова, и стало ясно, что если завтра Василиса добровольно не явится на школьный стадион, то она обязательно заставит ее это сделать.
– Я не побегу! – категорически отказалась Ладова и повернулась к абике: – Скажите, чтоб она от меня отстала!
Хава Зайтдиновна пожала плечами: мол, сами разбирайтесь, я-то тут при чем?
– Нашла союзника! – скривилась Гулька, державшая, как она говорила, всю семью в кулаке. – Никто тебе, Василиса, не поможет. Даже температура. Поэтому готовь кроссы, спортивки, и завтра встречаемся в школьном саду в шесть часов утра…
Потом Низамова немного подумала и решила поменять место встречи.
– Не, Васька, не в школьном саду… Я тебя около твоего подъезда ждать буду.
– Не жди, я все равно не выйду, – воспротивилась Ладова насилию над собой. Но не тут-то было: вошедшая в роль гуру Гулька спокойно проронила:
– Выйдешь… Как миленькая! А с тобой – весь подъезд. И знаешь почему?
– Почему? – Василисе стало интересно.
– Потому, что я буду орать. Вот так, – предупредила Низамова и заверещала что есть мочи: – А-а-а-а-а!
От истошного вопля подпрыгнула клевавшая носом в кухонном тепле абика и погрозила внучке кривым указательным пальцем: «Шайтан, кызым!»
