Не говори никому - страница 46



– Простите, пожалуйста! Кесси всегда лезет к молодым парам, начинает кружиться вокруг них, ― виновато оправдывает собаку девушка лет шестнадцати, подтягивает к себе упитанную собаку, виляющую хвостом, и гладит по головке. ― Извините.

– Ничего страшного.

Убедившись, что поводок не держит нас, подхожу к ней, лишь бы держаться от него подальше (как бы не пыталась, нас все равно что-то сталкивает), присаживаюсь на корточки и даю свою руку обнюхать доброму животному. Кэсси оживленно мокрым носом обнюхивает, затем лижет перчатку и дергает задницей, дабы пододвинуться поближе. Охаю и смеюсь.

– Какая ты забавная! ― треплю по голове. Поднимаюсь, не отводя взгляда от собаки.

Они уходят.

Уединение от остального мира возвращается и наваливается упоминанием об словах, сказанные незнакомкой. Кесси всегда лезет к молодым парам, начинает кружиться вокруг них. Но мы не пара.

– Ты работаешь…генеральным директором, ― кое-как вспоминаю проскальзывающую информацию при разговоре с методистом. ― Тебе нравится это дело?

– Для материального ценза ― вполне.

– А кто ты по профессии?

– Графический дизайнер, ― бросает изучающий взгляд.

– Ого, ты умеешь рисовать. Странно видеть мужчин, которые этим занимаются.

– Почему же? ― нахохливается, хотя в нем читается заинтересованность.

Выходим на средину сквера; вместо разбитых палисадников, спрятанные под снегом, вытягивается сверкающая разными огоньками плоская елка. Вокруг такие же переплетенные веретеном огоньков объемные шары.

– Большую часть я видела девушек с карандашами, кисточками, испачканными руками в краске, ― делаю большие глаза и нервно стискиваю зубы. ― До мужчин дело не дошло. У всех всегда руки в выпирающих венах, с дорогими часами или чистые, продезинфицированные водкой несколько раз. Рисование не делится по гендерному признаку, в курсе, но…видеть мужчин при творческом процессе ― уникальная вещь. Один философ как-то сказал, художники-мужчины с помощью кисти ищут новые стили. Думаю, он подразумевал, что они открыты для мира только в своих рисунках.

– Мои работы всего лишь основаны на детальной постройке схемы какого-то объекта. По большей мере, машины.

– Но ты же умеешь рисовать и другое?

Мы обходим гирлянды. Свет от них падает на профиль лица Семена, озаряет сердитость и неверие, уступая светлой безмятежности. Оказалось, его можно выдержать, с ним общение не загоняет в угол шаблона, по которому привыкли знакомиться современная молодежь.

– Умею. Портреты, натюрморты, графика. Только я так давно к этому не притрагивался, ― усмехается, остановившись. Повторяю за ним. ― Тогда чем же отличаются художники-девушки?

– Девушки романтизируют рисунки, придают эстетику, для того чтобы выглядело броско и одновременно испещряло эмоциями. ― Замолкаю и продолжаю, переведя дыхание: ― Всегда мечтала научиться рисовать. Видимо, мой талант это с детьми.

Потираю руки, передергиваюсь от пробирающегося скользкого ветра под подол пальто и замираю, как только большие ладони перехватывают мои. Он накрывает, согревает жаром, исходящий от его тела. Перехватывает дыхание, потому что этот жест говорит о многом, чего я не стану замечать.

– Ты вся замерзла.

– Есть немного, – с трудом призналась и попыталась выдернуть руки. Такова близость не устраивала мои обострившиеся нервы. На близком расстоянии он до одури казался вылепленным Аресом9, само собой, без каких-либо военных доспехов. Но саморазрушительная красота в облике резко вырезанных черт лица купало в лучах вдруг возникшего солнца.