Читать онлайн Татьяна Воронина - Не хочу умереть бухгалтером. Сонькины рассказы

ТАТЬЯНА ВОРОНИНА

НЕ ХОЧУ УМЕРЕТЬ БУХГАЛТЕРОМ

Сонькины рассказы

Моему единственному сыну

Роману посвящается

Глава 1. Меховые заграничные

Софья Владимировна Тимофеева, двух с половиной лет от роду, стояла посреди большой комнаты на табуретке, заботливо водружённая туда папой, и в окружении взрослых гостей, тающих от умиления, с артистизмом необычайным громко и самозабвенно читала:

«Уронили Мишку на пол,

Оторвали Мишке лапу.

Всё равно его не брошу –

Потому что он хороший».

Искренние аплодисменты, которыми щедро наградили маленькую артистку, были настолько приятны Соне, что она вся просто светилась счастьем и готова была читать стихи ещё и ещё, благо знала их наизусть много, а выступать на публике о-очень любила.

– Сонечка, какие у тебя ботиночки красивые! – говорила какая-то тётя из гостей.

– Меховые загланичные,– гордо ответствовала Соня под всеобщий хохот и одобрение.

Так начиналась сознательная жизнь Соньки, моей близкой подруги, человека интересного и обезоруживающего своей искренностью. Забегая вперёд, скажу, что актрисой Сонька так и не стала, хотя порывы реализовать эту часть своей многогранной натуры накатывают на неё с разной периодичностью и продолжительностью всю жизнь.

Детство Соньки было абсолютно счастливым. Мама, папа, старший брат, две бабушки и один дед. Все любили и заботились. Взрослые между собой жили дружно. Если прибавить к этому мирное небо над головой (а Соня родилась спустя двенадцать лет после окончания войны), то это, собственно говоря, всё, что нужно ребёнку для счастья. Да-да, я абсолютно убеждена, что эти несколько нехитрых условий и есть то необходимое и достаточное, что позволяет любому здоровому малышу расти счастливым. Это потом возникают вопросы материального достатка, воспитания, образования и прочих взрослых премудростей, формирующих нас духовно и социально и делающих такими не похожими друг на друга. А пока нужны только мир, любовь и согласие – такая, казалось бы, малость, такое, на первый взгляд, само собой разумеющееся, всем понятное явление, но увы, далеко не каждая семья может похвастаться столь комфортными «климатическими» условиями в доме.

А вот бытовые условия у Сонькиных родителей были в то время никудышные. Тимофеевы, Владимир Васильевич, механик на авторемонтном заводе, и Нина Борисовна, экономист, начальник планового отдела того же завода, с сыном Мишей жили в бараке в Коптево. Москвичи постарше помнят эти двухэтажные постройки с длиннючими коридорами, а по бокам – комнаты, комнаты, комнаты, в конце коридора – огромная коммунальная кухня. Помните, как у Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная»? Так вот, в этом бараке не было ни одной уборной. Удобства, как говорится, на улице. Во дворе стоял дощатый сортир с подобающим убранством внутри, куда все жители, за исключением крох, которые ходили на горшок, и отправлялись в случае нужды и летом, и зимой. Водопровода тоже не было. Сонькин папа носил воду в вёдрах, набирая её из колонки в том же дворе. Не было в бараке и центрального отопления! В каждой комнате стояла небольшая печурка, топившаяся дровами.

В такую вот тринадцатиметровую комнату и привезли прямо из роддома крошечную Соню – четвёртого члена этой дружной семьи. В отличие от Миши, производя на свет которого мама промучилась двенадцать часов и заработала тромбофлебит глубоких вен на ногах, Соньку она родила легко и быстро. Дело было в воскресенье, и Владимир Васильевич уехал с друзьями на рыбалку. Никаких мобильных телефонов тогда и в помине не было. Поняв, что схватки начались, Нина Борисовна спокойно собрала зубную щётку, халат и другие необходимые вещички и тихонько отправилась на остановку трамвая, который шёл прямо до роддома. Схватки усилились. В трамвае отошли воды. В общем, едва успела мама до роддома добраться, как Сонька тут же и выскочила на свет божий. Была она беленькая и пушистая. В прямом смысле. Волосики светлые и густые, а по всему телу – золотистый пушок. Семилетний Миша долго смотрел на пухлого младенца, потом спросил:

– Мам, а у неё коленки есть?

Весёлое было время, душевное и радостное, несмотря на все трудности. Миша тогда пошёл в первый класс. Запомнился рассказ Нины Борисовны, как однажды ей очень надо было отлучиться к врачу, но Соньку оставить было не с кем. Когда Миша пришёл из школы, мама его накормила обедом и сказала:

– Посмотри за Сонечкой, а я скоро вернусь. Видишь, она спит спокойно. Проснётся – поиграй с ней погремушками, поговори. А будет плакать – дай водички попить, вот, из бутылочки с соской.

И Мишка впервые остался с сестрой один. Как взрослый. Груз ответственности давил и возвышал одновременно. Соня спала, Миша тихо играл в солдатиков. Ничто, как водится, не предвещало. Но вот раздалось первое кряхтение, а за ним и хныканье. Миша тут же подошёл, улыбнулся сестре, произнёс какое-то ласковое сюсюканье, подражая взрослым (благо, никто не слышал), и взялся за погремушки. Но Сонька продолжала кукситься, намереваясь, похоже, перейти к громкому рёву. Тогда Миша (по инструкции) взял бутылочку с соской и дал ей попить. Малышка жадно попила, заулыбалась и схватила брата за палец. Миша был доволен собой и растроган, но… недолго, как говорится, музыка играла. Через пять минут Сонька начала извиваться в своих пелёнках и требовательно орать. Помня мамин наказ, Миша снова дал ей попить и получил небольшую передышку, после чего история повторилась. На третий раз, до донышка опустошив бутылочку, Сонька принялась орать пуще прежнего. И тогда Миша не выдержал. Не понимая, что он делает не так и что ей ещё надо, со слезами на глазах Мишка выскочил из комнаты и с диким воплем «тётя Тоня-а-а!» понёсся по длинному коридору. На крик выбежала соседка Тоня.

– Тётя Тоня, помогите… скорее… пойдёмте… она там одна… плачет…

– Да что случилось-то? Господи, говори ты толком!

– Она всё время плачет, – всхлипывал Миша. – Понимаете, всё время, я всё делал, а она всё равно!..

– А мать где?

– Мама к врачу пошла, сказала, скоро вернётся, а её всё нет и нет!..

Войдя в комнату, Тоня извлекла красную и охрипшую Соньку из коляски, которая служила и кроваткой тоже, положила на диван и распеленала.

– Ну как же ей не орать-то! Мокрая вон до ушей. Кому ж понравится в луже лежать?

Тоня по-хозяйски полезла в шкаф, быстро нашла сухие пелёнки и подгузники и стала ловко пеленать Соню, которая тут же успокоилась, как будто и не она только что надрывалась. Тут, наконец, вошла Нина Борисовна. Миша кинулся к ней стремглав.

– Мама, мамочка, я не виноват, я всё делал, как ты говорила, а она всё плакала и плакала!

Картина была ясна. Дочь пила и писала, пила и писала, а сын страдал и не знал, как ей помочь.

– Что ты, Мишенька, успокойся, мой хороший, ты ни в чём не виноват, ты всё делал правильно. Видишь, Соня уже улыбается, всё в порядке.

– Что ж ты пацана одного-то с младенцем оставила?– встряла Тоня.

– Да в поликлинику бегала, думала, быстро обернусь, а там очередь… – оправдывалась Нина Борисовна. – Тонечка, спасибо тебе огромное!

– Да не на чем…

Мир и покой были восстановлены, но в этот день Миша ещё долго льнул к матери, неосознанно пытаясь в каждом прикосновении почувствовать её защиту, в которой нуждался ничуть не меньше, чем маленькая сестрёнка.

В бараке Сонька прожила ровно два месяца. Нет, семья не переехала. Просто послеродовой декретный отпуск мамочки в те годы был 56 дней, а дальше надо было выходить на работу. Уволиться и сидеть с ребёнком Нина Борисовна себе позволить не могла. Не только потому, что потеряла бы хорошую работу с приличной зарплатой, а потом пойди ещё найди такую, но и потому, что на одну зарплату мужа им вчетвером было не прожить. Что делать? В ясли такую кроху не отдашь, жалко, да и мест свободных в тех яслях не было. Словом, советская действительность пятидесятых во всей красе.

Единственным спасением могли стать неработающие бабушки и дедушки. И стали, конечно. Мать Нины Борисовны работала, а вот родители Владимира Васильевича были на пенсии. К ним-то на Новую Басманную в большую коммуналку со всеми удобствами и переехала двухмесячная Сонька. Благо, завод был неподалёку, на Новорязанской, и в обеденный перерыв Нина Борисовна бегала к свёкру и свекрови кормить малышку грудью. Ну и молочко, конечно, сцеживала и оставляла. А на выходные Соньку забирали домой, в барак. Вернее, на выходной, ведь он был только один – воскресенье, а по субботам вся страна трудилась.

Глава 2. Дед

Коммуналку на Новой Басманной Соня запомнила хорошо. Там она выросла из пелёнок, пошла, заговорила и прожила аж до пяти лет. Дарья Кузьминична, папина мама, называлась бабулей, а мамина мама – бабусей. Такое обращение принято во многих семьях, чтобы бабушек различать. Единственный дед Василий Корнеевич, так как был мужем бабули, стал называться дедулей.

В этом небольшом коллективе из двух старых и одной малой забота о Сонькином питании, гигиене и внешнем виде лежала на плечах бабули. Всем остальным Сонька была обязана деду.

Дед имел незаконченное инженерное образование, много читал и водил машину. Шоколадного цвета «Победа», приобретённая за год до рождения Сони, в 1956-м, прослужила семье до конца семидесятых и была предметом особой гордости. Сонька обожала кататься с дедулей. Особенно ей нравилось, когда посреди дороги встречалась огромная лужа, а людей вокруг не было. Дед смело въезжал в лужу, по обе стороны из-под колёс вырастала стена воды, и Сонька с восторгом кричала: «Во даёт!». А ещё ей безумно нравился олень, которого она видела на капоте «Волги». Очень обидно было, что на «Победе» нет такого оленя. Однако дед Василий для внучки любимой мог и Луну с неба достать. Где-то он раздобыл эту фигурку оленя и прикрепил её на свою «Победу». Восторгу Сони не было предела! Машину эту водил не только Сонин дед, но и папа, в дальних поездках они сменяли друг друга за рулём. Оба прекрасные механики, дед и отец ремонтировали свою шоколадную красавицу сами – часто лежали под ней в гараже по выходным. «Победу» продали в 1979 году, после смерти деда, покупатель был из Харькова, и машина уехала туда своим ходом.

Дед любил Соньку так, как не любил, наверно, никого на свете: ни бабулю свою, ни сына своего Владимира, ни тем более всяких прочих людей. Внучку он баловал. Они ходили гулять то в сад Милютина, то в сад Баумана.

– Куда пойдём гулять?– спрашивал дед.

– В сад баловна!– кричала Соня, не только будучи не в силах выговорить сложную фамилию, но и пребывая в полной уверенности, что название парка происходит от слова «баловство». Ведь он для того и нужен, чтобы там баловаться!

В ограду сада Баумана попарно встроены колонны, между колоннами в каждой паре – небольшое пространство. Маленькая проказница убегала вперёд, пряталась в этот закуток, где взрослому не поместиться, и замирала в ожидании, пока дедуля её найдёт. Дед активно подыгрывал, делал вид, что потерял внучку, и найдя, восклицал: «Вот ты куда запряталась!». Сонька радостно хохотала, и от смеха её лицо деда озарялось таким счастьем и такой нежностью, что картинка эта запечатлелась в детском сознании на всю жизнь, став для Сони в будущем своеобразным индикатором того, как выглядит настоящая любовь.

Комната в коммуналке, где они жили, была огромной. Или казалась маленькой Соне огромной. Главная достопримечательность – два высоченных книжных шкафа, которые стояли поперёк комнаты, деля её на две неравные части. Между шкафами висела занавеска, и получалось, что комнаты как будто две. За занавеской стояли железные кровати с перинами, на которых спали дедуля и бабуля. Подросшая Соня спала на диване в передней части комнаты. Эта маленькая спальня за занавеской и шкафами очень привлекала Соньку, потому что там над каждой кроватью висело по небольшому плюшевому ковру с бахромой. На дедулином ковре были олени, очень красивые и благородные, а на бабулином – мишки в лесу, среди которых был один маленький медвежонок, самый любимый. И главное – всех их можно было погладить – ковры-то плюшевые!