– Не один он там, много их. Это полицаи под партизан рядятся. Голыми руками их, сынок, не возьмешь. Они и ко мне было полезли, но есть у меня от них защита. – Дед показал на медаль, специально вывешенную на стене, и рядом в свежей рамочке – грамота на немецком языке. – Так ты говоришь, лохматый, грязный и голодный? Это хорошо, что голодный. Значит, хлеба и сала? – уже сам с собою говорил старик, направляясь к избушке. Не пошел за ним Михаил – дед не приглашал, – но слышал, как тот возился, звенел стеклянной посудой, из полуоткрытого окна, будто из сказочной избушки, доносилось покряхтывание старика. До ноздрей мальчика доносился приятный запах, вызывающий до боли в желудке голод и неуемную слюну.
– Михаил, – донеслось из оконца. – Заходи, подкрепись, и будем кумекать.
На столе, застеленном старой облупившейся клеенкой с поблекшим рисунком «Ворошиловского стрелка», лежали круглая булка хлеба и две четвертины сала, это от него исходил вызывающий невыносимый голод запах. Ели молча. Михаил налегал на «толкуны», а старик, перестав жевать, сквозь косматые, обвислые брови на огромном лбу смотрел в осунувшееся от голода лицо, на худую и длинную, словно у цапли, шею подростка, нервные руки, высунувшиеся из рукавов никем не латанной рубашки. «Нашел, в Макотре – ущелье, где редко ступала нога человека, а нашел… Сердце чует, одна кровь, – размышлял старик и, заметив, что Михаил перестал есть, потребовал: – Ешь, Мишаня, работа предстоит нелегкая…»
Оставив Михаила, Гуков ушел, попросив никуда из сторожки не выходить и вскоре вернулся не один. С ним были еще пятеро с немецкими автоматами, как догадался Михаил, партизаны.
– А не потеряем мы мальчонку? – спросил у Гукова коренастый, с густой черной бородой и лысой, как биллиардный шар, головой, наверно, командир.
– Мальчишку на тропе будут с хлебом и салом ждать, и, как видно из рассказа мальчика, тот, что его остановил, был очень голоден. Вот я и подумал, что не мешало бы их немного подкормить…
– А не подохнут они сразу с твоей, дед, кормежки?
– Нет, их свалит сон, – ответил Гуков и посмотрел на Михаила, в который раз задавая себе один вопрос: а что будет, если не удастся уберечь мальчонку?
– Рок, тяжелый рок выпал всей семье Петляковых, а с роком шутки плохи. Если я не ошибаюсь, это меньший сын Игната Савельевича?
– Да, вы не ошибаетесь, это младший. – подтвердил старик.
– Теперь в двух словах об этом «натюрморте», – командир указал на медаль в форме креста. Верхушки креста заканчивались трехлистниками, крест был прикреплен к синей колодке с двумя красными полосками по краям.
– Было это в первую мировую. Я, Гуков Иван Софронович, хорунжий 1-го казачьего Черноморского полка, Кавказской казачьей дивизии, 2-го Гвардейского Кавказского кавалерийского корпуса, 10-й армии. Середина июля 1917-го, Западный фронт, Белоруссия, район населенного пункта Младечно. Новоспасские леса болотисты, туда и упал немецкий аэроплан, делающий рекогносцировку, сбитый моими хлопцами. Идти за «языком» вызвались четверо, но когда напоролись на болота, я троих прогнал, дальше пошел сам. Мы неделю назад потеряли в наступлении половину личного состава полка, так что рисковать решил один, я ведь родился и вырос в лесу. К концу дня нашел пропажу, немцы поперекалечены, но живы. Летчик и оберст-лейтенант – по-нашему подполковник. Тащил я их обоих на волокушах почти два дня. А когда вышел к своим, приняли меня уже немцы. Трое суток возили в арестантской халабуде туда-сюда. На четвертые приехал ихний генерал, похлопал по плечу и вручил эту медальку и грамоту. Меня отвезли к речке, дали провианту, ящик водки и показали, куда грести.
