— Пойдём, дорогая, выпьешь со мной, — он встаёт с дивана и направляется в мою сторону. — Нам надо кое-что обсудить.
— Я иду спать, завтра поговорим, — начинаю подниматься по лестнице.
Он хватает меня за руку и резко дёргает назад, так что я чуть не падаю.
— Завтра будет уже поздно. Для тебя.
— Пусти! Не трогай меня! — кричу.
Но он силком затаскивает меня на кухню и швыряет на стул. Хорошо, успеваю сбросить в гостиной пиджак с оторванной пуговицей.
— Сиди смирно, — рявкает и достаёт из бара бутылку виски и два бокала.
— Я не буду пить, — говорю.
— Да, ладно? А мне кажется, ты сегодня уже пила?
— А с тобой не буду.
Решительно приподнимаюсь со стула, но он тут же толкает меня обратно.
— Сядь, я сказал. Будешь.
Господи, надеюсь, он не под наркотиками? А где Леонид? Другая охрана против него слова не скажет, ещё свяжут меня, если он прикажет. Леонид единственный, кто мог бы встать на мою защиту, и Дима, судя по всему, его отпустил. Что-то мне становится страшно.
Он разливает виски по бокалам и протягивает мне один.
— Пей, — приказывает.
Я пригубляю бокал, чтобы его не злить. Язык обжигает капля сорокаградусного виски, не разбавленного даже льдом. И ведь он знает, что я вообще не могу пить чистые крепкие напитки.
— Значит, ты подала на развод? — начинает.
— Отрадно, что ты заметил.
— Да, мне пришло уведомление на госулугах. Я его не подтвердил.
— Почему же? Мне показалось у тебя достаточно женщин и без меня.
— Я не хочу с тобой разводиться, — он одним глотком опустошает свой бокал. — Ты мне нравишься. В роли послушной домашней собачонки, разумеется, а не как сегодня. Но ничего, мы это поправим. Будешь носить мне тапочки в постель и зализывать прощение за своё плохое поведение.
Сглатываю. Никогда раньше он таким не был. По крайней мере, в открытую.
— Что ты несёшь, ублюдок? Какие тапочки? Я завтра же соберу свои вещи и перееду к маме. А если ты меня ещё раз тронешь, я позову охрану и вызову полицию.
— Сиди смирно, и я тебя не трону, — он подливает себе в бокал ещё виски. — И ты не вызовешь охрану, потому что она подчиняется мне, не позвонишь в полицию, потому что для этого нет повода, и даже не переедешь к маме, потому что я этого не хочу. Ну и, конечно же, никакого развода не будет по той же причине.
— Какая поразительная самоуверенность. Вот только совершенно беспочвенная. Мне плевать чего ты хочешь, я больше тебя не люблю и я всё равно с тобой разведусь. С твоим согласием или без. Ты не твоя подруга Маргарита — липовую справку о беременности не принесёшь.[1]
— Зря ты напоминаешь мне о Маргарите. Я от этого становлюсь менее добрым, что тебе не на руку.
— Что, не дала-таки?
— Лучше заткнись, тварь, и слушай меня, — он выпивает залпом ещё один стакан. — Ты будешь делать то, что я прикажу, тогда, когда я прикажу, и так, как я прикажу. Поняла?
— Я поняла, что ты хочешь меня в роли домашнего питомца, но я не поняла, почему я должна на это согласиться?
— Вот теперь ты задаешь правильные, конструктивные вопросы, — в один шаг оказывается возле меня и поднимает со стола мой почти полный бокал. Делает медленный глоток. — Давай и я задам тебе вопрос. Сколько протянет твой отец без лечения?
Ставит виски обратно и выжидательно смотрит на меня.
— Ох, так вот оно что, — я с облегчённым выдохом улыбаюсь, а то уж было подумала, что он собирается пристегнуть меня цепью и кормить по расписанию. — Только, милый, ты немного просчитался. Твоя клиника не единственная в мире, а лечение моего отца оплачивает фонд.
