Не молчи, если хочешь остаться - страница 13

– Майки, я здесь. Слышишь? Здесь.

Я стискиваю кулаки, чувствуя, как кровь пропитывает бинты. Слышишь? Да. И это ещё больнее, потому что я не знаю, как с этим быть. С тем, что кто-то остался.

В груди что-то скребётся, рвётся наружу, но я снова забиваю это невидимыми ударами. Внутрь. Глубже. Где никто не увидит.

Нана ждёт, не уходит. Она не делает ни одного лишнего движения, не бросает привычных фраз вроде «успокойся» или «всё будет хорошо». Потому что она знает, что прячется за этими словами. Обесценивание и равнодушие. Просто она нашла того, кто заполнил её пустоту. А во мне дыра не затягивается, поэтому я заполняю её гневом. Или гнев не даёт затянутся этой пустоте?

Нана просто садится на скамью у стены, оставляя между нами расстояние. Она знает, что сейчас мне нужно заземлиться, и не торопит. Я стою спиной к ней, повиснув на груше, чувствую, как остывает кровь на разбитых костяшках. Слышу только её дыхание, медленное, ровное, не требующее ничего, не взывающее к объяснениям, не пытающееся исправить. Хотя я знаю, что в душе она сейчас очень переживает и скорее всего даже винит себя. Она думает, что не смогла дать мне всё, чтобы я вырос счастливым ребёнком. И сколько бы я ни говорил, что она дала мне больше, чем я вообще заслуживал, её не переубедить. Что сбежать от этой боли мне хотелось ещё до того, как она узнала, что мы теперь вдвоём.

Я вылетаю из сада – сбежать, забыть, стереть из памяти эту вонючку – и вижу Марту. Обычно за мной приезжали они с Наной, потому что было по пути из института, или приезжала мама. Приезд Наны я любил больше, потому что Марта часто что-то дарила мне или покупала мороженое. Я бегу к ней и не понимаю, почему она плачет.

– Марта, кто тебя обидел? Вы поругались с Наной, поэтому она не приехала?

Она вытирает глаза и пытается улыбнуться. Присаживается на корточки и тянет ко мне руки. Это наш ритуал – я прижимаюсь, а она поднимает и кружит. Хотя я уже большой и ей, наверное, тяжело, но она пока не жаловалась. А в этот раз она не поднимает и не кружит. Только сильно прижимает и продолжает плакать. Я вспоминаю кино, которое мы недавно смотрели, отталкиваюсь и спрашиваю:

– С Наной что-то случилось, да?

– Нет, малыш, с Наной всё будет хорошо. Она просто… она в больнице и, если хочешь, мы сейчас поедем к ней.

– Хочу!

Я не буду плакать. Я же взрослый. И я брат Наны, я должен быть сильным и помочь сестре.

– А мама с папой уже там?

И когда я вижу боль на лице Марты и как слёзы начинают течь сильнее, я всё понимаю. Я маленький. Никакой я не взрослый. Хотя, когда ребёнок остаётся без мамы и папы, он становится взрослым независимо от возраста.

И я всегда хотел убежать, в детстве я даже иногда думал, что совру опеке и сделаю так, чтобы меня забрали в детдом. Тогда бы Нана смогла быть свободной, жить ради себя, не бросать учёбу, не работать круглыми сутками. Потом, когда она встретила Арсена, мне хотелось исчезнуть, чтобы не мешать им с Арсеном строить свою семью. А потом мне хотелось сбежать, чтобы не отравлять своей злостью Кнопку.

Но сейчас впервые за долгое время мне не хочется убегать. Не хочется прятать злость так глубоко, чтобы потом она опять сжигала изнутри. Неужели я не в состоянии побороть это всё и вырезать из груди этот шип?

Я просто стою. Время словно теряет свою привычную вязкость. Никаких разговоров, никаких неправильных слов, которые могли бы всё испортить. Только тишина. Только этот странный, зыбкий мир между нами, в котором, кажется, впервые за много лет нет боли от того, что ты причиняешь боль другому.