Но утром к нам пришли…
Они даже позвонили в дверь по-особому, не как гости, а требовательно. Или я уже накрутила себя до такой степени, что всего стала бояться. Хотя в этот раз мои страхи оказались не беспочвенны.
На пороге стояли две женщины средних лет. На мой вопрос сообщили, что они из органа опеки и попечительства.
– Будем делать проверку, – заявила одна таким тоном, будто тут шалман какой-то. И с таким же выражением лица она перешагнула через сумку, которую я как раз собирала к отъезду.
– В доме не прибрано, на полу валяются вещи… Снимай вот тут.
– Да где что валяется? Это же просто сумка…
Но тетка меня даже не слушала. Прошла, не разуваясь, на кухню. Осмотрела придирчиво каждый угол, даже под раковину заглянула. Потом открыла холодильник.
– Практически пустой! – обернулась она к своей напарнице. – Так и запиши – продуктов в доме нет. Ребенок голодает.
Конечно, нет, если мы собрались сегодня уехать. Но едва заикнувшись, я замолкла. Почему-то подумалось, что не стоит им знать о нашем отъезде.
– Ребенок не голодает, – взялась я спорить с ней. – Она питается, как положено. Ест только свежее…
Но и на этот раз тетка пропустила все мои слова мимо ушей и сунула нос в шкафы. Упаковки с макаронами и крупами проигнорировала, зато с такой радостью обнаружила давнишнюю початую бутылку Мартини. Я уж и не помнила, с какого торжества она тут стояла. Но эта… проверяльщица с ликованием достала ее и продемонстрировала напарнице, как будто там не несчастный одинокий запылившийся Мартини, а целая батарея пустых бутылок из-под водки скопилась.
– Алкоголь… ну ясно. Зачем еда, да, мамаша?
Я аж опешила от такого заявления.
– То есть вы не видите вот это, – я достала из шкафа пачку спагетти, – или вот это?
Я потрясла у нее перед носом коробкой «пять злаков».
– Мамаша ведет себя агрессивно, записывай, – глазом не моргнув, резюмировала тетка.
– Перестаньте называть меня мамашей.
Она в ответ лишь смерила меня презрительно-насмешливым взглядом.
– А как тебя называть? Ты радуйся, что пока еще мамаша.
Разумеется, их натравил свекор. Так что спорить сейчас было только себе во вред. И они, и я прекрасно понимали, что все это спектакль. И проверка эта чисто для проформы, чтобы потом… нет, я даже думать об этом не хочу!
Они составили свой липовый акт и удалились. Ну хоть Оленьку не забрали, слава богу.
Однако радовалась я рано. На следующее утро к нам снова явились из опеки…
И дальнейшее казалось просто немыслимым кошмаром.
Оленьку, девочку мою, уносила чужая тетка. Другая при этом совала мне в лицо какие-то бумаги, что-то говорила, я ничего не слышала. Я обезумела от ужаса. Я видела только перепуганные глаза моей Оленьки, личико в слезах, маленькие ручки, которые она тянула ко мне. Я рвалась к ней, билась, что-то кричала, но меня хватал и силой удерживал участковый, сопровождавший теток. Потом все же я вырвалась, опрометью сбежала по лестнице, выскочила из подъезда, но их машина уже отъезжала. Я бежала за ними, словно обезумев, пока они не скрылись из виду…
***
Это была самая страшная ночь в моей жизни. Я вернулась в пустую квартиру, где еще валялись ее игрушки, где постель хранила ее запах, где на вешалке висело крохотное пальтишко. Рухнула на колени прямо на пол, а потом рыдала как умалишенная, долго, в голос, пока совсем не выбилась из сил. А ночью лежала на детской кровати, сжимая в руках ее медведя, и шептала горячо: «Я скоро тебя заберу, моя маленькая. Что угодно сделаю, но заберу тебя…»
