Утром, чуть свет, я буквально ворвалась в дом свекра. Тот, конечно, дальше порога меня не пустил.
– Где Оленька? Куда ты ее дел, мерзавец?
– У тебя нервный срыв. Тебе надо лечиться, – цедил он сквозь зубы.
– Я это так не оставлю!
– Да ты опасна, – нахмурился он. – Неадекватна и опасна.
– Оленька! Девочка моя! Это мама! – в отчаянии звала я.
– Я сейчас полицию вызову, – свекор стал выталкивать меня за порог. – И, кстати, съезжай из квартиры. Ее купил я. Для своей внучки. Так что будь добра, сегодня же освободи ее.
Наконец он выпихнул меня на улицу и захлопнул дверь. С минуту я стояла в оцепенении: куда идти? Что делать? Поехать в опеку? Посоветоваться с юристом? Это какой-то дикий абсурд! Ведь нельзя же просто так взять и отобрать ребенка у матери...
***
Следующие дни прошли как в жутком бреду. Мне казалось, что я бегаю по замкнутому кругу, и конца и края этому нет.
Из квартиры, по просьбе свекра, я, конечно, съехала. Сняла однокомнатную квартиру в том же районе. Благо кое-какие накопления остались, да и расчет пришел. Правда, надолго ли этих денег хватит, если срочно не найду другую работу…
За трудовой я поехала спустя пару дней после того, как забрали Оленьку. Меня уже мало волновало, что они там говорят про меня. Все мысли крутились только вокруг дочери. На всё остальное просто не хватало сил реагировать.
Когда я зашла в приемную, то застала там бывших коллег, а заодно ухватила обрывок разговора:
– А я говорила, что она – та еще штучка. Вот я совсем не удивилась, чего такого от нее и ждала. Только для гимназии, конечно, жуткий позор, – поцокала языком Галина Евгеньевна.
– Да, всех нас она запятнала, – поддакнула Нина, секретарша. – Странно, что вообще ее назначили. Почему не вас? Вы же самая достойная…
– Здравствуйте, – прервала я их беседу.
Они оглянулись. Нина смутилась, покраснела, тут же суетливо принялась что-то распечатывать на принтере, не поднимая глаз, ну а завуч вздернула подбородок повыше и прошла мимо, не поздоровавшись в ответ.
Остальные учителя, которых я встретила в коридоре и вестибюле, тоже предпочли притвориться, что меня не видят. Будто боялись, что дурная слава заразна.
Забрав документы и свои вещи, я как можно скорее покинула гимназию. А пересекая школьный двор, наткнулась на группку мальчишек из десятого. В отличие от учителей, они не стали делать вид, что не замечают меня. Наоборот. Развернулись, открыто меня разглядывая. Сначала бросил кто-то один:
– Она, она, сто пудов. Иначе бы не уволили.
– А прикольно было бы директрису отжарить. – хохотнул другой и тут же зачем-то громко окликнул меня. – Марина Владимировна!
– Рот закрой! – цыкнул на него третий. – Вообще отвали от нее.
– Да ты чего, Темыч?
– Ничего! Отвали, сказал. И не лезь к ней.
Я оглянулась. Это был тот самый Казаринов. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно и горько, а я думала, что во мне все чувства, кроме тоски по дочери, умерли…
***
Хуже всего то, что я так и не знала, что с моей Оленькой. Несколько дней караулила у дома свекра – войти больше не могла, он теперь держал ворота закрытыми – но тщетно. Ни разу не видела ни ее, ни свекрови. Закралось подозрение, что они ее куда-то увезли.
В опеке тоже ничего толком не говорили. До руководства достучаться не получилось. Однако одна из сотрудниц, видимо, сжалившись, подтвердила, что кто-то сверху «настоятельно попросил». Собственно, я и так это знала.
