Читать онлайн Константин Широков - Не оставляя

В то лето как никогда ранее у меня призывно, но неприметно для окружающих с упрямым постоянством и настырностью поскуливало на душе что-то незнакомое, немного грустное. Что именно – я и сам не знал. Было и какое-то смутное, неудержимое стремление к чему-то новому. Я желал каких-нибудь ярких перемен в своей жизни. Мне было уже семнадцать и мне казалось, что живу я как-то не так. Не так как хотелось, как мог бы. Впрочем, в ту славную пору я был по-юношески мечтателен и как все в этом возрасте склонен к ярким фантазиям.

Между тем школа – самая обычная городская десятилетка со всеми её писанными и неписаными уставами и примелькавшимися прелестями – была благополучно преодолена. Она осталась, можно сказать, позади, уже навсегда в прошлом, а экзамены в институт к удивлению и большому разочарованию моего отца позорно провалены – я подавал надежды на скорое поступление в престижный экономический, потому что учился хорошо и к тому же, отвечая на вопросы о своих помыслах и планах, умел составить о себе вполне благоприятное впечатление.

По правде сказать, меня не очень-то удручала сама неудача со вступительными экзаменами, трагедии из этого я не делал: «Ну, подумаешь, в этом году не поступил – в следующем поступим». Но жизнь моя всё ж была теперь, по крайней мере на ближайшую перспективу, достаточно неопределённа и по образному выражению отца «зияла неприкаянностью и пустотой».

Заполнить эту «пустоту» отец рассчитывал осенью освобождающимся местом ученика в крупном автосервисе, где у него имелись какие-то связи. А чтобы я не болтался почти всё лето без присмотра (время пионерских и спортивных лагерей отошло теперь вместе со школой в прошлое), он решил отправить меня к своей сестре в небольшой прибрежный городишко, что находился от нас ни много ни мало почти в полутора тысячах километрах. Наверно он надеялся, что родной и близкий ему человек, имевший к тому же богатый педагогический опыт, сможет глубже понять меня, особенно мой, как он полагал, ещё не устоявшийся характер и неким образом повлиять на него, чтоб уже к осени я был, если не образцовым джентльменом, то хотя бы более рассудительным, более целенаправленным, что ли, в своих устремлениях, и не отмалчивался, когда, к примеру, ему хотелось поговорить со мной о чем-нибудь с доверительно-участливой откровенностью, так сказать, по душам.

Должен заметить, что свою единственную тётушку я почти не помнил и к своему стыду, всецело погруженный в водоворот своей беззаботной жизни, вспоминал о её существовании только в праздники и в дни своего рождения, когда она присылала подарки, тщательно упакованные в прочную вощеную бумагу с обязательными по тем временам перевязями шпагата и неровно застывшими печатями сургуча. В этих небольших, но увесистых почтовых отправлениях почти всегда я находил стопку подобранных для меня книжек и непременно набор шоколадных конфет, а бывало, и какой-нибудь скромный сувенир в виде диковинной морской раковины или угрожающе растопыренной клешни краба, а то и просто незамысловатый кругляш пятнистого камешка, – всё, так или иначе, связывалось с морем, солёный вкус которого я только и помнил.

Иногда после очередной посылки я мысленно благодарил свою добрую далёкую тётю, отсылая ей воздушные приветы. В эту минуту я даже как будто видел её, вернее её образ, который почти абстрактно утвердился в моём сознании в основном благодаря совсем не частым обмолвкам отца, а также дюжине фотографий в семейном альбоме, в числе которых были и те, слегка обозначенные желтоватой вуалью времени, где я, пухлощёкий крепыш, уцепившийся руками за её юбку, а потом и на её коленях пытался гнуть какую-то свою линию, капризно закусив нижнюю губу.

Мягкий с необыкновенной теплотой взгляд её, всегда открыто устремлённый со старых фото, безусловно, указывал, что она была по-настоящему добра и, конечно, излишне баловала меня тогда. Сейчас же одинокая и уже немолодая женщина, она жила только своей работой. Звали её Зоя Дмитриевна, и работала она директрисой в каком-то местном учебном заведении, пользуясь там, как, впрочем, и во всём своём небольшом городке, вполне заслуженным авторитетом и уважением.

Отец, в связи с моим уже скорым отъездом к ней, часто вспоминал её и, конечно, не упускал случая напомнить мне как следует вести себя вдали от дома и что мне вообще позволено в гостях. Он почему-то полагал, что по приезду я сразу же займусь битьём стекол и витражей в окрестных домах, наводя первобытный ужас на мирных обывателей. Или начну выяснять отношения с местными хулиганами и непременно подерусь… или же, чего доброго, напротив, сдружусь с ними, что также не входило в его планы. И я, слушая его наставления и участившиеся спичи о тётушке, особенно о её особом педагогическом даре и неиссякаемом терпении, и то, что в своём заведении она практикует необычайно действенную систему воспитания, которая, как подчёркивалось высокими нотками в голосе отца, весьма полезна была бы и мне, вдруг поймал себя, что, несмотря на предвкушение приятного южного времяпровождения, почему-то начинаю испытывать неуверенность и даже некоторую робость перед самой встречей со своей далёкой родственницей. Невольно я начинал представлять, как моя добрая и, несомненно, всей душой любящая меня тётя сразу же мягко и в то же время непререкаемо и властно ограничит мою свободу и с неумолимой методичностью начнёт повышать мой общеобразовательный уровень до недостижимых высот её образцово-показательного заведения.

К тому же выяснилось, что отец уже успел сообщить ей о моём неожиданном фиаско на вступительных экзаменах, чем наверняка решительно настроил её заняться ревизией моих школьных знаний, а попутно навсегда воодушевил на бескомпромиссную борьбу со всеми моими недостатками и пороками, которые, воображал я с незаметно всплывшим сарказмом, конечно, уже обнаружены ею за тысячу с лишним километров.

Как бы там ни было, я стал собираться в дорогу, уже зная, что тётя с нетерпением ожидает моего приезда и, вероятно, во всеоружии готова встречать единственного племянника в своём далёком южном городке.

Собирался я недолго. Самые необходимые вещи легко уместились в моей большой спортивной сумке, где вскоре также легко нашлось место и для увесистого подарка – альбома цветных репродукций средневековой итальянской живописи, который мы с отцом присмотрели в книжном магазине. Тётушка, по словам отца, всю жизнь увлекалась собиранием такого рода книг.

Изумительно роскошный альбом, обёрнутый золотистой подарочной бумагой и перевязанный яркой пурпурной лентой, мне полагалось торжественно вручить с краткой умной речью, которую по замыслу отца я должен был придумать экспромтом, чтобы показать ей, что ещё не всё так безнадёжно со мной.

Конечно, не скрою, я испытывал тихую радость, живо представляя, что скоро буду там, где растут кипарисы, кричат чайки, а теплое ласковое море с самого утра призывно манит на золотой песок пляжа. Но сама мысль, что за мной, судя по всему, будет весьма бдительный присмотр, несколько сдерживало от открытого выражения восторга. Эта мысль сразу же вступала в противоречие с видами на предстоящий отдых, совсем не вписываясь в красивое южное кино, единственным режиссёром которого я видел только себя.

Скорее всего, именно поэтому, когда уже из окна вагона я смотрел на сдвинувшееся и плавно отъезжающее здание вокзала и удаляющуюся фигуру отца, долго махавшего на перроне зажатой в руке газетой, и на следующий день, когда примелькался однообразный ландшафт южных степей, так назойливо всплывала картинка, будто неторопливая очень властная и выразительная пожилая дама, чем-то может быть и напоминающая мою тётушку, в задумчивости сидит в методическом кабинете своего образцового заведения и весьма тщательно и скрупулезно составляет развернутый до мелочных подпунктов подробнейший план моего пребывания у неё в гостях. Или же, как она уже на скамье перрона небольшого провинциального вокзала под палящими лучами южного солнца, обливаясь ручьями горячего пота, с завидным вдохновением дополняет всё тот же дотошно-въедливый план, чтобы ещё разнообразнее и с большей пользой занять досуг своего незаметно выросшего племянника, который между тем уже переминается с ноги на ногу за её спиной, от робости забыв свою тщательно подготовленную и выученную наизусть речь и не знает, как себя обнаружить и по возможности представить.

Но в действительности, несмотря ни на что, несмотря даже на минутные сомнения, мелькавшие в моём сознании в виде пугающих картинок, родная тётя предстала именно такой, какой и была в моих представлениях, учитывая, прежде всего, непередаваемый шарм всё тех же пожелтевших фотографий.

Из окна останавливающегося вагона я сразу узнал её, торопливо выходящую из дверей вокзала и вскоре на миг пропавшей в небольшой по-южному очень пёстрой толпе встречающих. Старые фото, которые я разглядывал накануне, вполне соответствовали и теперешнему её внешнему облику, несмотря на то что прошло уже немало лет.

Слегка сухощавая, среднего роста и довольно подвижная, с неисчезающим задорным блеском в глазах, моя немолодая тётя действительно прекрасно выглядела для своих лет.

Когда я сошёл с поезда, она, на удивление быстро разглядев и признав меня, с необыкновенной резвостью подлетела ко мне и, бесконечно обнимая и осыпая поцелуями с возгласами: «Как же ты похож на отца! Какой ты стал большой! Как возмужал!», настолько ошеломила меня своим напором, что всю дорогу до её дома я чувствовал сильное смущение и толком не мог отвечать на её расспросы.

Выплёскиваемая ею энергия и темперамент, казалось, никогда не иссякнут. Говорила она певуче и быстро и, как мне показалось, много. Наверно, эта её манера говорить и сама речь явились результатом долгого проживания здесь на юге, где все немного растягивают слова почти нараспев и при этом любят говорить помногу. Особенно это заметно было, когда, расспрашивая меня и выслушивая мои немногословные ответы, она пускалась в довольно-таки продолжительные экскурсы в прошлое, овеянные ностальгическими переживаниями, то вдруг прерывалась, чтобы выяснить о чём я задумался, что хочу сказать, попутно вставляя на то какую-нибудь реплику, или опять с неподдельным интересом начинала расспрашивать меня о чём-нибудь.

Порой я не мог даже уследить за непривычным для меня разбросом её мыслей. К тому же она и спрашивала и тут же сама себе отвечала и почти одновременно с этим продолжала рассказывать, говорить, как бы сразу обо всём, дотошно всем интересовалась, – интересовалась даже нашим котом, которого ни разу в жизни не видела.

Несмотря на увесистую сумку с вещами, я довольно быстро шагал за ней, а она, не прекращая говорить, успевала забежать то с одной стороны, то с другой, пытаясь помочь мне нести сумку, которую я каждый раз предусмотрительно перехватывал в другую руку – противоположную от неё. Мимоходом она вставляла что-то и об улочке, с которой мы свернули в переулок, и о старом здании, где висела мемориальная доска. На уцелевшие зубья полуразрушенной крепостной башни, маячивших поверх крыши одноэтажного особнячка, она также обратила моё внимание, когда мы проходили мимо, и даже успела в двух словах пересказать многовековую её историю.