– Маша! Ну сколько можно? Остынет! Иди уже кушать.
Сидя в тишине, еле просовывая ложку в изувеченный рот, меня перекашивало от ноющей боли. Даже ложку держать было сложно, руки также были отбиты.
– Спасибо, мам. Очень вкусно.
– Да брось ты! Гречка на воде с солью, вкусно ей. У тебя холодильник «зацвёл». Всё выкинула. Всё в плесени, ты его, видать, с того дня и не открывала.
– Не открывала… Спасибо, что пришла меня снова спасать. Жаль, мне твои материнские способности не передались. Калечная я у тебя. Замороженная дура.
– Не хочу слушать, как ты себя оскорбляешь. Думай про себя, что хочешь. Но мы с отцом твоим – царство ему небесное – воспитывали тебя, как полагается. Мы вырастили тебя хорошим человеком, образованным, всё что могли, вложили в тебя. Неблагодарно с твоей стороны грязью себя поливать. Я это вижу, как если ты меня в этом обвиняешь.
– Мама, ни в коем случае! Я не это имела в виду.
– Ешь молча и лучше послушай меня. Я долго молчала, а сейчас хочу сказать. Значит так, Маша, бери себя в руки. Люба смотрит на тебя оттуда, – показывает пальцем в потолок, – и душа её страдает, поверь мне. Не хочешь в больницу – отлеживайся дома, но я буду здесь, помогу тебе пока. Не хочешь заявление в полицию писать на своего муженька – не пиши, но подай на развод, нет смысла больше тянуть этот бестолковый брак. Позвони на работу, попроси начальника дать тебе ещё пару недель за свой счёт и возвращайся в офис. Жить ты на что будешь? Долго на мою пенсию мы не проживём. Уже долг за квартиру повис. Тебя в суд вызывают как потерпевшую по делу пожара. Твой долг явиться, написать заявление на выплату компенсации семьям погибших. Надо шевелиться, дочка. Ты должна…
– Мама. Остановись. Я никому ничего не должна. И я никуда не пойду. Я не могу на людей смотреть спокойно! Я презираю сам факт участвовать в этих разбирательствах по делу пожара. Нет нигде справедливости и человечности. Никому не верю. Помнишь, как папа говорил, когда злился, люди – говно на блюде. Вот правильно говорил. Я тебе дам все документы, ты хочешь – делай всё, что считаешь нужным. Я не запрещаю, главное, чтобы меня никто не трогал. А про работу я даже вспоминать не хочу, если бы начальник мой, сволочь такая, не загружал меня работой на выходных, ничего этого, может, и не было бы. И я, как дура, слушалась, горбилась над этими финансовыми отчётами круглосуточно. Фу! Не хочу даже думать об этом!
Мама глубоко вздохнула и замолчала, как обычно. Она меня хорошо знала, спорить и доказывать нет смысла, но и я её тоже знала – через пару дней она вернётся к этому разговору. Доела гречку и еле волоча ноги пошла в комнату к Любе. Следом за мной пришла и мама.
– Дочка, почему ты здесь? В Любиной кровати, что ль, спать собралась? Дай я хоть бельё поменяю.
– Нет! Нельзя! – гневно среагировала я, но быстро сменила тон. – Я ничего не хочу менять. Здесь запах моей дочери. Здесь я чувствую её. Я не готова пока отпустить её до конца, распрощаться навсегда. Пожалуйста, ничего не трогай здесь. Я сама всё уберу, когда буду готова… А ты ложись у нас в спальне. Кровать большая, тебе будет хорошо там. Я всё равно туда больше не прилягу. Я поменяю кровать вместе с замком в двери.
– Совсем с ума сходишь, – пробубнила под нос мама и вышла из детской комнаты.
Я улеглась в розовую в сердечках постель, вдохнула всей грудью еле ощутимый запах дочки. Может, его уже нет, и мне лишь он мерещился. Я закрыла глаза, обняла подушку и одеяло, представив, что обнимаю Любочку, и заснула, по обыкновению, со слезами на глазах.
