Воронин отвёл взгляд, взял чашку и сделал глоток. Сила этих мыслей была неприятна – и неуместна. Он не позволял себе ностальгии. Не сейчас, не за столом, не накануне важного заседания.
В доме царил порядок. Всё шло своим чередом.
Сергей Андреевич всегда был таким, или ему только казалось? Быть может, многое из того, что он теперь называл «характером», выросло не из природы, а из принуждения. Из бесконечной череды ежедневных решений, каждое из которых в отдельности ничего не значило, но вместе сложились в то, чем он стал: человек, застывший в правильной форме. Профессор не задавался этим вопросом вслух. Ему было достаточно знать, что форма надёжна. Что она держит.
Воронин родился в небольшом подмосковном посёлке, где всё было серым – дома, улицы, лица прохожих. Отец, железнодорожный мастер, человек крепкий, молчаливый, с пальцами, вечно пахнущими машинным маслом, говорил мало, но так, что слова отскакивали, как сталь от стали. Мать, учительница биологии, была строга, точна и, пожалуй, единственным светлым элементом в той тусклой среде. Именно от неё мальчик унаследовал интерес к науке и манеру всегда выглядеть безупречно, даже когда не было смысла – чистая сорочка, выглаженные брюки, прямой пробор и ровный взгляд в глаза. Она часто повторяла: «То, как ты выглядишь, – это то, как ты относишься к жизни».
В детстве Сергей не был ни душой компании, ни тихоней. Просто держался особняком. Не потому что хотел, а потому что иначе не умел. Его ровесники дрались, смеялись, гоняли мячи по пыльным площадкам, а он сидел дома, читал, рисовал схемы, аккуратно подшивал статьи из старых журналов, найденных в школьной библиотеке. Ему нравилось, как выглядит порядок – в биологических системах, в таблицах, в структуре клеток. Всё, что можно было рассчитать, рассортировать, объяснить – вызывало у него ощущение безопасности.
Когда юноша поступил в биофак МГУ, ему казалось, что он прибыл туда, где все – такие, как он. Сосредоточенные, серьёзные, одержимые знанием. Он ошибался. Оказалось, что и среди ботаников были любимчики преподавателей, авантюристы, харизматики, притягивающие к себе внимание без малейшего усилия. Сергей не умел быть таким. Не умел шутить с лёгкостью, привлекать взгляды. Но он умел ждать и работать.
Будущий профессор взял на себя больше, чем требовалось: дополнительные часы в лаборатории, ночные дежурства, подработки ассистентом. Спал по четыре часа, ел в столовой, забывая, что съел. Он выстроил себя, как выстраивают модель: слой за слоем, отбрасывая лишнее, укрепляя главное. Не за одни сутки – за годы.
Именно тогда в молодом человеке родилось то, что впоследствии станет основой всей его жизни – ощущение, что эмоции мешают. Что слабость – это не слёзы и не испуг, а любое проявление себя, которое нельзя проконтролировать. Сергей Андреевич научился улыбаться уместно, говорить уверенно, держать паузы с точностью до секунды. Он превратил себя в того, кем восхищаются и кому завидуют. И это работало.
После защиты диссертации Воронина пригласили в научную группу при институте, где он продержался недолго – слишком амбициозный, слишком независимый, слишком опасный для тех, кто сидел на месте десятилетиями. Он быстро понял, что не впишется в их игры, и ушёл в университет – не в глушь, нет, но в зону, где можно было править в одиночку. Преподавал, публиковал статьи, постепенно строил кафедру «под себя». Не потому, что хотел власти. А потому, что иначе его бы съели.
