Он провёл губами по её шее, затем ниже, чувствуя, как дыхание снова становится тяжёлым, как тело под его руками возвращается к податливости, как в ней борется разум и желание.
– Я не хочу говорить, – прошептала она, подаваясь ему навстречу. – Только чувствовать.
Он знал, что выиграл эту партию. На время.
Именно в этом заключалась его сила – в умении отвести разговор, не заглушив его, не обидев, не сломав. Он лишь заменил слова прикосновением, угрозу – взглядом, просьбу – лаской. И пока она снова выгибалась под ним, шепча его имя, он чувствовал себя абсолютным хозяином ситуации. Почти.
Почти – потому что в глубине где-то поднималось ощущение, что однажды она всё же скажет то, чего нельзя будет касаться руками, чтобы унять.
Поздний вечер встретил Сергея Андреевича пустым двором, жёлтым светом окон в соседних квартирах, еле слышным гулом лифта, пахнущим металлом и чужой жизнью. Профессор поднялся на свой этаж и, повернув ключ, вошёл в тишину. Дом был окутан тем покоем, за который он когда-то цеплялся, как за доказательство нормальности. Привычный, стерильный, как больничная палата: ни запахов, ни голосов, ни признаков реального присутствия людей.
В прихожей тускло светила лампа, отбрасывая на пол мягкую тень от пальто, которое хозяин дома повесил машинально. Сняв обувь, мужчина прошёл по коридору и остановился у двери в спальню. Оттуда доносился приглушённый голос – Ольга говорила по телефону. Спокойно, негромко, как будто обсуждала что-то практичное, не требующее эмоций. Он различал отдельные фразы: «Завтра не получится», «Да, лучше во вторник», «Нет, он ничего не знает». Последняя фраза заставила его задержать дыхание. Мгновение. Полсекунды. Потом учёный медленно, беззвучно отошёл, чувствуя, как внутри шевельнулась мысль, от которой хотелось отмахнуться.
Сергей не стал спрашивать. Не стал заглядывать. Его всегда восхищала сдержанность супруги, её манера скрывать всё – даже если это было видно. Воронин прошёл в гостиную, опустился в кресло, включил телевизор, щёлкнул каналами. В какой-то момент мелькнули новости, потом – ток-шоу, потом старый фильм. Он не запоминал, что видел. Картинка менялась, но мысли оставались неподвижными. Воронин ловил себя на том, что день был слишком насыщенным, и не столько действиями, сколько внутренними волнами – раздражением, властью, желанием, отвращением, тайным страхом. Всё это накладывалось, как осадок в колбе: медленно, но неотвратимо.
Сергей откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Мысли текли вяло: кафедра, Диана, Лукина, взгляд Глебова, лицо жены, тень в коридоре, секс, пощёчина, голос – и снова тишина. Он чувствовал, что устал. Не физически – куда глубже. Как будто мир начал двигаться чуть быстрее, чем он успевает за ним.
Телефон зазвонил резко, прорезав пространство, будто стекло. Мужчина вздрогнул. Поднял трубку – и тут же замер, услышав голос.
– Сергей… это я… – голос Игоря Ремезова звучал не как обычно. Он был ломким, хриплым, будто говоривший сдерживал слёзы или физическую боль. – Ты… ты уже знаешь?
– О чём ты, Игорь? – профессор сел прямо, сжав трубку обеими руками.
– Алла… – короткая пауза, в которую втиснулась тишина всего дома. – Её убили. Прошлой ночью. Жестоко. Просто… зверски. Полиция сейчас у нас. Всё оцеплено. Следователи… всё…
– Подожди… – голос Воронина стал ровным, почти механическим. – Что ты говоришь? Что значит – убили?
