Не пожелай ни дождика, ни снега - страница 14

– Видите ли, товарищ полковник, юноша практически здоров, но он прибыл на медкомиссию весь побитый. Неизвестно, какой образ жизни он ведет. Нам же в авиации хулиганы не нужны?

От этих слов Лешка мгновенно покраснел, как рак, и начал быстро и сбивчиво говорить:

– Товарищ полковник, нормальное у меня поведение, просто мне сон приснился, как будто я летаю. Вчера я бежал с крутой горы, и мне показалось, что я смогу полететь. Но я споткнулся и упал. Я очень хочу стать летчиком, для меня другой профессии не существует. Даже если вы меня сейчас не допустите, я все равно на следующий год поступлю. Я все равно буду летать.

При этом у Лешки навернулись слезы на глаза, голос предательски задрожал, и он преданно посмотрел в глаза военкому, от решения которого зависела Лешкина судьба. Его речь была настолько искренней и пылкой, что военком невольно улыбнулся. Но затем, совладав с собой, он негромко сказал невропатологу:

– А ну, медицина, пойдем, пошепчемся.

Выйдя из кабинета, он подвел врача к открытому окну, достал пачку «Беломорканала» и густо задымил. Грустно посмотрев вдаль, он сказал:

– Знаешь, медицина, я двадцать лет инструкторил, и таких пацанов насквозь вижу. Из него получится классный летчик. Это фанат. Ты посмотри, как горят его глаза. Я таких парней нутром чувствую.

– Товарищ полковник, я не могу взять на себя такую ответственность. По приказу я могу дать положительное заключение, если только буду уверен в психически здоровом кандидате.

– Капитан, вся наша жизнь состоит из того, что надо уметь брать на себя ответственность.

– А если он, как Беленко, улетит к японцам, отвечать будете вы?

– Беленко как раз был совсем другим, и если бы он был у меня, то я бы его обязательно списал с летной работы. Ладно, я предлагаю тебе компромисс. Подпись поставлю я, а твое дело молчать.

Невропатолог кивнул. В кабинет входили молча. Полковник расписался за врача, затем, подняв голову, пристально посмотрев в глаза Лешке, сказал:

– Летай, сынок.

На секунду Лешка поймал взгляд полковника и увидел какую-то непонятную грусть, нет, скорее, боль в глазах. Это были и боль, и отчаяние. Не мог тогда он понять, что полковник дико завидовал Лешке. Он вспомнил себя, еще юным, в голодное послевоенное время. Вспомнил, как поступал в летное училище, первый самостоятельный вылет, затем службу в учебной части инструктором. Казалось, еще вчера он, молодой лейтенант, гордый своей профессией и живший только небом, поднимается все выше и выше по ступеням летного мастерства. А сейчас он выброшен историей прочь. Жестокие правила медицины лишили его права летать. И сейчас он и есть сама история. И что удивительно, самое большое волнение у него до сих пор вызывал запах аэродрома. После списания с летной работы он еще долго приходил на аэродром, чтобы подышать этим воздухом. Именно знакомый запах перегоревшего керосина вызывал приятные воспоминания полетов. Даже по прошествии нескольких лет, полковник не понимал, почему именно запах, а не небо, самолеты или другие явления вызывали у него такие эмоции. Все это пролетело за какой-то миг и нахлынуло тоской. Сдавило горло воспоминаниями. Все это в прошлом, и уже никогда полковник не поднимет в воздух реактивный сверхзвуковой истребитель, а у этого парня все впереди. Многое бы отдал полковник, чтобы оказаться на месте этого пацана. Но сейчас он испытывал состояние безвозвратной потери, и эта боль преследует его ноющей раной и кошмарными снами, в которых он сажает горящий самолет, или отворачивает падающий истребитель от города, или собирает разбросанные останки товарищей после катастрофы. И всю жизнь ему будут сниться эти сны. Такова доля неналетавшегося летчика.