…Чахов еле-еле выполз из автобуса, бочком подобрался к скамье и сел рядом с Тарасом.
– Друг, не узнал, что ли? Я же Нэс, мы вместе учились.
Тарас весь просиял от радости и раскинул руки для объятий.
– Погоди, Тарас… Я очень виноват перед тобой. И мне нужно покаяться…
– О чём ты, друг?
– Помнишь, как мы на пятом курсе отправились на утиную охоту?
– Ха-ха, отличная была охота… Если бы мы тогда не опоздали… – Тарас ударил кулаком по ладони.
– Слушай, а ведь я тогда не был отчислен… – Чахов потупился.
– Как?.. Ты окончил учёбу?
– Да… и теперь прошу у тебя прощения за это…
– О, ну ты даёшь! – захохотал Тарас. – Я про это позабыл давным-давно… Ну что ты за человек!
– Так ты прощаешь меня?..
– Конечно! Как мне не простить товарища, с которым провёл лучшие студенческие годы?..
И как только он это сказал, с плеч Нэса рухнула тяжесть весом с гору. Ему сразу стало легко.
Они ударились в воспоминания о молодости, рассказали друг другу о житье-бытье. Не заметили, как мимо них проехало три-четыре автобуса.
Вот как бывает! Жизнь ведь прекрасна. Жизнь – удивительная вещь. И всякое случается на её протяжении.
Я потом несколько раз видел Чахова по телевизору. Он выглядел совсем другим человеком. Помолодел. Постройнел. Слыхал, что он стал видным активистом по экологическим вопросам и ярым защитником природы. Как-то даже слышал его выступление на митинге.
«У человека есть неоплатный долг перед матерью-природой и отечеством. Потому он обязан жить по совести, быть щедрым и справедливым, как всё живое вокруг…» – произнёс тогда Нэс Петрович.
И я подумал, что у каждого из нас есть своя невидимая ноша. Глаза, следящие изнутри.
И это никогда не покидает человека.
На общем собрании меня точно обухом по голове двинули.
Профсоюзный босс, громко захлопнув чёрную папку, отрезал:
– Черосов, в очереди на жильё вы шестьдесят пятый. То есть квартиру можете получить только через пятнадцать лет.
Эти слова прозвучали в моих ушах, как лязг запираемой железной двери.
Я медленно тащился по улице. Под ногами скрипел снег, мимо шли прохожие, а во мне испарялись последние капли надежды.
– Черосов! Эй, Черосов!
Я оглянулся и узрел раздавшуюся вширь фигуру Петрова, моего однокашника по техникуму связи. Пуховик на нём был нараспашку, ондатровая шапка сидела набекрень, кривоватые ноги в унтах из сохатиных камусов[18] крепко упирались в тротуар.
– Черосов, не замечаешь, что ли? Чуть не растоптал меня по́ходя. Кое-как увернулся. Шибко разбогател, да?
– Нет, друган, вряд ли буду богат, – понуро вымолвил я. И чтобы облегчить душу, выложил ему всё накипевшее. Что с женой, тремя детьми и отцом, ветераном тыла, живу в маленькой комнате общежития, что у меня нет никакой возможности обрести собственную крышу над головой и что от этого рушится вся моя личная жизнь.
Товарищ выслушал меня и изрёк:
– Слышь, паря… тебе надо срочно вступить в клуб «Надежда».
– А что это такое?.. Там разве квартиры дают?
– Жильё, конечно, не дадут, но надежду на получение своей хаты ты получишь. Черосов, ты хоть знаешь, что такое надежда?! Человек жив, пока надеется. Он верит в счастливое будущее. Борется за него. Если у тебя будет надежда, на мир будешь смотреть совсем по-другому. Радостно, с оптимизмом!
Договорились с Петровым завтра же пойти в клуб. Как хороший знакомый Филиппа Егоровича, председателя «Надежды», однокашник обещал записать меня по блату.
