– Уж не ты ли, братец, тот герой, что тешит девиц остроумными прибаутками, а?
– Шутка не грех, а добрая и того менее, ваше сиятельство, – отвечал молодой человек, глядя прямо в глаза.
– Ишь ты! Слыхал, слыхал, – граф не любил таких, но вдруг смекнул, что хорошее выраженьице для сегодняшнего вечера лишним не будет и приказал:
– Что ж, изволь-ка придумать мне экспромт. Молодой человек, не сделав ни единого намёка на движение, каким обычно сопровождают смущение или желание попросить время на раздумье, тут же выпалил скороговоркой:
– Дети на полу – умный на диване.
Бестужев сжал губы, приподнял одну бровь и, не замечая хитринку во взгляде собеседника, повторил:
– Дети на полу – умный на диване? Да что ж тут остроумного?
Посыльный тем временем молчал. Заподозрив подвох, Бестужин повторил снова, растягивая по слогам:
– Де-ти на по—лу – умный на диване.
И ещё несколько раз, пока не уловил второй смысл:
– Детина полу-умный на диване!
И, обрадовавшись собственной догадке, расхохотался, хлопая ладонью по подушке.
– Ах ты, шельмец! Так и знал, что не зря о тебе слухи ходят. Как звать?
– Александр! – ваше сиятельство. – Пушкин.
– Уж не про меня ли ты выразился?
– Никак нет, Ваше сиятельство. Шутка.
– Шутка! – всё так же с хохотом крикнул хозяин. – Знаешь, а пошёл-ка ты, Пушкин, вон! – Убирайся, сукин сын. Насмешил вволю.
Фельдъегерь бодро кивнул и выскочил за дверь.
«К чёрту курево. Поеду, расскажу. Ох, любит Анастасия Фёдоровна эти шутки», – Бестужин лихо ввернул правый ус и позвал:
– Егор! Одеваться.
Нормальных зверей в зоопарке, как солнечных дней в ноябре. А остальные – глаза бы не глядели. Не нравятся мне их рожи. Ох, не нравятся.
Эти, к примеру, стоят, жуют жвачку свою дурацкую, а глаза кроличьи. Жирафы, одним словом. Надо же, как сглупила эволюция – тыщи лет для них старалась, шеи вместе с мозгами аж на три метра от желудка вытянула, а в итоге? Теперь тёте Варе приходится сено чёрте куда поднимать. Они, видишь ли, гурманы, иначе не едят. И рожки на голове! Рожки-то зачем? Не люблю жирафов. Прям терпеть не могу.
Но сурикаты ещё хуже. Нет, ну ты послушай только – су-ри-ка-ты. Мелкие, суетливые, вздорные. И боязливые, как мыши. Чего пугаются, дурачьё? Кому они сдались вообще! Один ум на семерых.
А этот, зелёный прохиндей. Видали? Лежит в своём корыте бревно бревном – не шелохнётся. Но хитрый, гад. На мясо реагирует, как на сладкое – только дай. Гена, блин.
К пантере лучше не лезть. В одни только гляделки кого хочешь переиграет. Ей бы с филином тягаться.
Но куры-то здесь зачем? Куры! Идиотки любвеобильные. И петух ихний – щёголь новозеландский. По нашему – ни бельмеса, а строит из себя не пойми что. Фраер! И орёт по утрам каждый день так, что жить не хочется.
Да ну их всех! Пойду лучше гляну, что там тётя Варя принесла. Вот она мне нравится. Она молодец. Никогда про бананы не забывает. Точно. И сегодня целая связка. Тётя Варя – человек!
– Спасибо тебе, внученька, спасибо милая, – бабушка потянулась к корзинке, выбрала самый румяный пирожок и сунула в рот. – Ай, как… – она хотела похвалить стряпню, но буквально через мгновение почувствовала, что пирожок-то… – Солёный. Фу! Ужасно солёный, – бабушка, перестав жевать, в недоумении смотрела на Красную Шапочку.
А Шапочка уже вовсю заливалась весёлым, звонким смехом.
– Бабуля! С первым апреля тебя! Как пирожок?
