Не с той стороны земли - страница 7



«Об отечественных филологических школах…»

Об отечественных филологических школах
       когда-нибудь снимут приключенческое кино,
сериал в китайском костюмном стиле:
       с хронологией в клочья и страстями по росту,
где одни собирают броневики, другие вставляют статьи
       и спектакли в каждое подвернувшееся окно,
а третьи увозят библиотеки по горящему мосту,
даже раньше, все еще здесь, и живы, все впервые,
               все на передовой,
язык и реальность послушно гнутся,
       часы задумчиво бьют пятнадцать,
двадцатый век, материал и убийца,
       висит как фонема над головой —
не желает стать звуком и начинаться,
       но не в силах не начинаться,
ибо те, кем в «Яблочке» кормят рыбу,
       предопределены рифмой второй строки,
а те, кто кормит, без исключенья вышли
           из гоголевской шинели,
пока курско-орловский говор рвется
           в литературные языки
и намерен актуализоваться посредством всех,
           что покуда не околели,
а вдали плывет Петербург, подобный черной реке
       и поэтажно горящему кораблю,
а я смотрю и не сплю, не сплю – и не сплю,
           пока Поливанов
идет на свидание в тюрьму к научному руководителю,
       бывшему иерусалимскому королю,
и не знает, что он и сам – система транслитерации,
отдел Коминтерна и безнадежно мертвый герой романа.

«Авианосец болен, матросы с него бегут…»

Авианосец болен, матросы с него бегут,
отставной командир корабля популярен как Робин Гуд,
его «Наутилус» орудья щерит из любых водных прорех,
у него под водой настоящий Шервуд – он принимает всех.
Командование не желает искать следы на воде
ни в политической, ни в сетевой, ни в океанской
             среде,
оно читало все те же книги и смотрело то же кино
и знает, что при столкновении с архетипом
       его дело – обречено.
Все его звезды смерти взорвутся (а потом взорвутся
             на бис),
треножники и летучие блюдца образуют сервиз,
продажная пресса продаст другому,
       скелет развалит клозет,
в общем, стоит им выйти из дому, как их всех
         поглотит сюжет.
У экс-командира та же проблема: архетип за него
горой,
а он не капитан и не Немо, он вообще не герой.
зачем ему наводить справедливость
           подобно чумной звезде?
он хочет а) жить и б) быть счастливым,
           просто делать это – в воде.
Авианосец плачет, ржавея от собственных слез,
он мечтает работать пляжем, а не быть средоточием
          гроз,
он пытается слиться с ландшафтом,
       стать одной из прибрежных плит,
но у сюжета есть автор – и автору нужен конфликт.
Впрочем, автор – сугубое меньшинство,
       и судьба его горестна и проста:
те, кто создан им, погубят его – с той стороны листа.

«Генетическая разница между двумя видами кукурузы…»

Генетическая разница между двумя видами кукурузы
больше, чем между человеком и обезьяной.
Кукуруза уходит плакать за колхозные шлюзы,
возвращается пьяной.
Ничего, говорит, не помню, не жду, не знаю,
давно я подозревала, что я себе не родная.
Отвечает ей марь-трава, индийский сорняк,
           отчетливо, злобно:
может, не имеешь родства, зато ты съедобна,
птицам и мышам хороша, и любезна людям,
потому и дальше будешь дышать, когда мы не будем.
Кукуруза помнит долину, речную тину, солнце,
               клочья тумана,
всех, на кого натыкались корни – от Украины
           до родного Теуакана,
думает: без обмена материалом здесь обошлось едва ли,
а меня ж еще опыляли.
Значит есть родство, Дарвин в небе, в мире – порядок.