Не судите Афродиту строго - страница 3



А то, что читать стихи я и сам умею не хуже любого артиста – это уж поверьте! Джон Гилгуд и Иннокентий Смоктуновский отдыхают.

Это я, конечно, немного загнул, но, ей-богу, совсем немного: любой на Кипре вам скажет, что туристы на моих экскурсиях приходили в неописуемый восторг, когда я вплетал в свои рассказы стихи знаменитых поэтов.

Для этой морской прогулки я выбрал греческого нобелиата Йоргоса Сефериса, а именно – его стихотворение «Кошки святого Николая». Разучив его в переводах чуть ли не на все языки мира, я срывал неизменные аплодисменты, когда декламировал поэтические строки, театрально указывая перстом на проплывавший мимо нас мыс Гата на полуострове Акротири.

Что обычно говорили туристам на таких экскурсиях мои кипрские коллеги? Просто пересказывали информацию из путеводителей:

«Сейчас справа по борту от нас вы видите мыс Гата, что в переводе означает «Кошачий мыс». Он является южной оконечностью острова Кипр в Средиземном море и де-факто – крайней южной точкой Европейского союза. Название мыса происходит от греческого слова γάτα – «кошка» и связано с находящимся на нём женским монастырём во имя святителя Николая Чудотворца «Кошачьего».

Предание гласит, что на обратном пути из Иерусалима здесь останавливалась византийская императрица Елена Равноапостольная. Вследствие того, что в этих местах было очень много змей, заселивших остров во время засухи, по её приказу специально для борьбы с ними из Александрии был направлен корабль, полный кошек. С тех пор бухта, в которую приплыло это судно, зовётся Кошачьей. Здесь и был основан монастырь святителя Николая Чудотворца «Кошачьего», насельники которого в память об этом событии содержали значительное количество кошек.

По другой легенде, в четвёртом веке нашей эры посланник императора Константина губернатор Калокайрос, имея ту же цель – истребить змей на Кипре, поставил монахам условие: содержать и кормить в монастыре не менее ста кошек. После османского завоевания в шестнадцатом веке, когда монахов перебили, монастырь опустел, и кошки стали бродить по всему Кипру – их до сих пор на острове очень много.

Несколько веков монастырь находился в запустении. И только в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году он был возрождён как женский. Тогда-то там и возобновили древнюю традицию содержания и кормления кошек».

Вот так одинаково, словно под копирку, свистели на экскурсиях в одну дуду все кипрские гиды. Я же в дополнение к этим общеизвестным фактам насколько мог талантливо и артистично бонусом выдавал ещё и Сефериса.

В тот погожий солнечный денёк, когда Мавританский со своими балерунами скучились на палубе вместе с другими участниками моей разношёрстной экскурсионной группы, я, как мне показалось, был в особенном ударе, и стихи нобелевского лауреата сами собой ритмично струились из моих уст под романтический аккомпанемент плеска морских волн за бортом нашей яхты:


– «А вот и Каво Гата, – молвил капитан

и показал на низкий голый берег,

едва видневшийся за пеленой тумана. –

Сегодня рождество. Вон там, вдали,


в порывах веста из морской волны

явилась Афродита. Камнем Грека

зовётся это место. Лево

руля!» Мне помнится, глазами Саломеи

смотрела кошка, год спустя её не стало,

а Рамазан, как он смотрел на смерть

в снегах Востока, день за днём

под леденящим солнцем,

малютка-бог, хранитель очага.

Не медли, путник… «Лево

руля», – ответил рулевой.