Я беспокоилась, что, если уеду путешествовать, наши отношения закончатся. К тому же я все еще слишком трусила, чтобы рассказать о поездке родителям. И потому выбрала самый простой вариант: осталась. И вот пять лет спустя мы с Оскаром помолвлены. Каждый год мы приходим на сырно-винную вечеринку в фермерский магазин его родителей, где и познакомились. Где судьба свела нас вместе.
Смотрю на обручальное кольцо на прикроватной тумбочке. Я всегда хотела выйти замуж. В детстве мы с Оливией играли в свадьбу. Мы брали белые махровые банные полотенца в качестве фаты, вытаскивали из шкафа мамины белые туфли на шпильках, собирали на лугу цветы для красивого букета.
Я люблю Оскара. Хочу быть его женой. Наши семьи тоже этого хотят. Оливии больше нет, и моя свадьба – единственная, которая будет у их детей. Мама похожа на гончую собаку, в нетерпении ожидающую сигнального выстрела, чтобы рвануть вперед. Ей отчаянно хочется обсудить сервировку стола и цветочные композиции, развлечения и канапе. Пойти вместе на шопинг – мать и дочь. Купить широкополую шляпу. Но кого увидит мама, когда я надену белое платье? Меня или Оливию? Прольет слезу потому, что вне себя от радости, что ее младшая выходит замуж? Или потому, что старшая никогда этого не сделает? И что почувствую я в тот день, когда пойду к алтарю без сестры? Зная, что у нее никогда не будет «долго и счастливо». Что она лишена всего этого. Потому что я не спасла ее, когда она спасла меня.
– Мне так жаль, – шепчу я в темноту.
* * *
Рано утром меня будит телефон. Оскар хмыкает и переворачивается на живот. Я собираюсь сбросить звонок и спать дальше, но вижу, что это мама. Наверное, хочет знать, во сколько я сегодня приду. В первые годовщины исчезновения Оливии собирался весь город. Пресса и телевизионщики приезжали осветить это событие. Крупные планы красных глаз и изможденного лица матери. Стиснутые челюсти и нахмуренный лоб отца. Кадры с мерцающими свечами и букетами цветов. Я ненавидела журналистов: они допускали, что в похищении замешаны мои родители. Ненавидела незнакомцев со слезящимися глазами, которые не знали мою сестру, но хотели вонзить свои зубы в наш траур. Тем не менее мы прошли через это ради Оливии. Чем шире транслировалась ее история, тем больше шансов, что ее найдут. Конечно, этого не случилось. Я была рада, когда эти ежегодные службы прекратились, сменившись встречами для более узкого круга в родительском доме.
Телефон перестает вибрировать в руке, и я чувствую облегчение. Я перезвоню сама. После кофе. Телефон звонит снова. Только это не мама. Это отец. Он никогда не звонит. Никогда. Пульс учащается от волнения, я сажусь в кровати и отвечаю.
– Кейтлин, – властно произносит он. – Тебе нужно приехать.
Я откидываюсь на спинку кровати. Ну, разумеется: раз я немедленно не ответила на мамин звонок, она попросила папу.
– Я перезвоню. Во сколько все собираются?
– Нет. Ты должна приехать сейчас. Немедленно. – Его голос дрожит и срывается, и у меня по шее стекают капельки холодного пота.
– Папа… – медленно произношу я, пытаясь успокоить мечущиеся мысли. – Что случилось?
Оскар ворочается рядом.
– Приезжай.
– Папа, – я говорю это так резко, что Оскар приподнимается на локтях и одними губами спрашивает:
– Ты в порядке?
В трубке тишина. Я представляю папу на кухне, вижу его через французские двери, чувствую его недовольство мной, и от этого словно начинаю покрываться волдырями. Но неважно. Я должна знать.
