– Тебе помочь? – громко спросила я, не открывая глаз.
– Нет, не нужно. Бокал уронил, сейчас уберу и вернусь.
Он пришел минут через пять, неся в руках два наполненных красным вином бокала и тарелку с виноградом и сыром, водрузил все это на кровать рядом со мной и уселся, набросив покрывало на ноги.
– Давай выпьем, Варька.
Я взяла бокал, принюхалась – вино источало тонкий терпкий аромат, от которого немного закружилась голова.
– За что же мы выпьем, Кира?
– Оставайся со мной, – вдруг сказал Мельников, глядя мне в глаза. – Оставайся насовсем, ведь ты же сама этого хочешь.
Моя рука дрогнула, вино выплеснулось на покрывало, и дальше последовало ровно то же, что и всегда в тех случаях, когда я видела перед собой расползающееся по ткани красное пятно. Меня затрясло, однако в этот раз я не впала в ступор, не заплакала, а наоборот, впала в какую-то неуправляемую агрессию. Отшвырнув бокал, я, тыча пальцем в пятно, заорала:
– Вот!!! Вот, смотри сюда! Ты думаешь, это вино?! Нет! Нет! Это – кровь, понимаешь? Кровь! И тогда все было точно так же! Только вместо покрывала были халат и ванна – полная воды и моей крови! Я умирала – а где был ты? Скажи мне, где ты был?!
Мельников в отличие от Светика в истерику не впал, а развернулся и врезал мне такую оглушительную пощечину, что меня как взрывной волной откинуло к спинке кровати, и я мгновенно умолкла.
– Все? – спросил он глухо и мгновенно оказался рядом со мной, обнял, прижал к груди и забормотал куда-то в макушку: – Успокойся, родная моя, успокойся. Все хорошо. Я с тобой, я всегда буду с тобой. Верь мне, Варенька.
Я всхлипывала у него на груди, но с каждым всхлипом мне становилось все легче. Как будто груз с души упал.
– Я испортила твое покрывало, – сквозь рыдания проговорила я, и Мельников усмехнулся:
– Это, несомненно, большая потеря. А я испортил тебе жизнь – и как быть?
И в этот момент я вдруг поняла, что никогда не считала так. Да, я не считала, что Мельников испортил мне жизнь, наоборот – именно благодаря ему я стала той, кем стала. Именно Кирилл дал мне стимул учиться и работать, рассчитывая только на себя и свою голову, именно благодаря ему я много лет была довольно счастлива в браке – что бы там ни было. Так что никаких претензий у меня к нему, по сути, нет и не может быть.
Я обняла его за шею и прошептала на ухо:
– Не надо так говорить, Кира. Кто знает, что было бы с нами, останься мы тогда вместе. Возможно, сейчас мы ненавидели бы друг друга и обговаривали развод.
– Развод? – чуть удивленно спросил он, немного отстраняя меня и вглядываясь в лицо. – Ты думаешь, я отпустил бы тебя?
– Не надо, Кира, – снова повторила я, – не надо – отпустил же.
Он безвольно уронил голову мне на грудь и тяжело задышал. От его дыхания я снова начала покрываться мурашками, но не замечала этого, гладила его плечи, волосы и снова хотела плакать.
– Что мне сделать, чтобы ты простила меня?
– Перестать говорить об этом.
– Тебе неприятно?
– Меня это бесит.
– Я понял. – Он сильнее сжал меня в объятиях и затих.
Не знаю, почему, но эта наша поза, темнота квартиры, разрываемая лишь узким лучом фонарного света из-за штор, абсолютная тишина, не нарушаемая ничем, – все это казалось мне совершенно естественным. Как будто мы каждую ночь проводили вот так, в объятиях друг друга.
Кирилл вскоре уснул, так и не выпуская меня из рук, только распластался на постели, и я оказалась сверху, не имея возможности выбраться. Сна не было, и я терпеливо, чтобы не потревожить спящего Мельникова, ждала, когда его хватка ослабнет и у меня появится возможность встать. Очень хотелось закурить и попить воды, но Кирилл спал, и будить его я не хотела.
